Terra America

От редакции: Этой осенью исполнится 85 лет «черным дням» американских бирж, ставших началом экономического кризиса в США, который принято называть Великой Депрессией. В те времена наши страны были еще более идеологически разделены, чем сегодня. Очередной (неизбежный, по Марксу) кризис капитализма должен был означать торжество социалистической системы… ну или, во всяком случае, шанс на опережающее развитие. Прошло несколько десятилетий, а эта точка зрения по-прежнему весьма распространена. Всякой проблеме в экономике Америки принято патриотично радоваться, ибо «они» проигрывают «нам». Во времена Великой Депрессии мир был еще не настолько глобален, как сегодня, но и тогда плохие экономические показатели в одной части света сказывались на промышленности и торговле в другой. И лучше всего это видно именно на примере той самой Великой депрессии. Историк Михаил Шевляков доказывает, что и СССР в эти годы пришлось несладко – кризис капитализма больно ударил и по «самому прогрессивному строю на планете». Мир был слишком тесен уже тогда.

* * *

Рабочий с суровым лицом, поднявший стиснутую в кулак руку над покосившимися зданиями биржи, банка и небоскребами – так выглядел выпущенный в СССР в 1932 году плакат художника Владимира Николаевича Дени, недвусмысленно обещающий крах капиталистической банковско-биржевой системы под напором пролетариата.

В подписи к плакату Демьян Бедный написал:

«И не спасут тогда банкиров пушки, танки, не выдержат их биржи, банки».

24-29 октября 1929-го года вошли в мировую историю как «черные» дни, дни краха Нью-Йоркской биржи и точка отсчета финансового кризиса. Однако произошедший биржевый обвал не имел ничего общего с гневом пролетариата. Не революционный напор, а чрезмерно раздутые цены акций и рискованная игра биржевиков – вот что стало ключевым моментом для того процесса, который сейчас принято называть мировым экономическим кризисом или Великой Депрессией.

Закончилась «эпоха Калвина Кулиджа» – период самого бурного развития американской экономики. В годы правления Кулиджа, «самого молчаливого президента», Соединенные Штаты многократно увеличили свой экономический и промышленный потенциал, а лозунг «курица в каждой кастрюле, автомобиль в каждом гараже» стал казаться реализуемым если не сегодня, то завтра. Уже в 1924-м году половина миллионного населения Лос-Анджелеса проживала в собственных домах, а не на съемных квартирах. Американские газеты, журналы и радио убеждали сограждан в том, что в условиях наступившей (и казавшейся бесконечной) эры процветания любой может стать богатым. В это же время в Советском Союзе Троцкий с удивлением и неудовольстивием писал о «соглашательской» позиции американских рабочих, пытался подвести теоретическое обоснование под проявившееся единство «интересов труда и капитала» и лелеял надежду на то, что пролетарская революция в Европе приведет к революции в США.^[1]

Как показала история, ошиблись в своих прогнозах и те, кто обещал всеобщее богатство и процветание, и те, кто надеялся разжечь мировой революционный пожар. Ни глашатаи великого капиталистического процветания, ни адепты всемирного пролетарского наступления на капитал даже не думали о том, что катализатором кризиса станут не внешние события, а именно желание американцев быть богатыми и массовая биржевая спекуляция акциями в погоне за легкими деньгами.

* * *

Существует довольно распространенное мнение: дескать, Великая Депрессия сыграла крайне благотворную роль в советской индустриализации, позволив покупать все необходимое у американцев буквально за гроши. Но так ли это было на самом деле? Чтобы понять, как же складывались советско-американские торговые отношения в действительности, как влияли на них условия экономического кризиса – обратимся к фактам.

Еще в 1925-м году на пленуме ЦК РКП(б) говорилось^[2]:

«Соприкосновение руководимого пролетариатом хозяйства СССР с мировым рынком происходит в условиях господства империализма на этом рынке… Значение внешней торговли для развития нашего хозяйства с каждым годом увеличивается. По мере своего роста наше хозяйство все больше втягивается в мировой товарный оборот и расширяет свои связи с мировым рынком. Необходимая быстрота роста нашего хозяйства в ближайшие годы может быть достигнута при условии максимального расширения связи с мировым рынком».

Необходимо отметить, что в торговле с США очень важную роль играли кредиты, взятые у представителей «банды банкирско-биржевой», так пылко обличаемой Демьяном Бедным. Именно возможность торговли в кредит сделала реальностью активно развивавшиеся в 1920-х советско-американские деловые отношения. Хотя тогда еще сильна была надежда на скорую мировую революцию, однако не сокрушение западной банковской и биржевой системы в пожаре Мирового Октября, а грамотное и выгодное использование ее возможностей становилось ключевым для развития СССР.

В резолюции состоявшегося в конце того же года XIV съезда ВКП(б) открыто говорилось о том, что именно благодаря экономическим отношениям с заграницей возникают возможности для ускорения хозяйственного строительства в Советском Союзе. Одновременно с этим справедливо подчеркивалось, что растущие связи нашего хозяйства с мировым капитализмом повышают нашу зависимость от этого последнего, что влечет за собой ряд новых опасностей.

Ожидание нового кризиса капитализма, а вместе с ним и новой волны революционного движения, было вполне естественно для советского руководства и полностью соответствовало марксистской теории. Выступая в 1927-м году на XV съезде ВКП(б) Сталин утверждал:

«Из самой стабилизации, из того, что производство растет, из того, что торговля растет, из того, что технический прогресс и производственные возможности возрастают, в то время как мировой рынок, пределы этого рынка и сферы влияния отдельных империалистических групп остаются более или менее стабильными, – именно из этого вырастает самый глубокий и самый острый кризис мирового капитализма, чреватый новыми войнами и угрожающий существованию какой бы то ни было стабилизации».

Заявляя так, советский лидер отнюдь не спешил указывать точные даты и сроки или давать однозначную привязку к каким-либо колебаниям финансовых показателей. Когда-нибудь, рано или поздно, но рост неизбежно должен смениться падением – эта точка зрения на происходящее в мире объединяла сторонников социализма и тех теоретиков и практиков капиталистической экономики, которые не верили в бесконечное процветание. Единство, кажущееся парадоксальным! Но лишь кажущееся, потому что и те, и другие делали свои прогнозы с оглядкой на историю экономики, знавшей немало подъемов и спадов.

Чем дольше затягивался период относительно мирного сосуществования двух систем, чем более обширными, развитыми и важными становились отношения между двумя системами, тем больше вопрос всемирной революции превращался лишь в инструмент внутренней идеологической борьбы, теряя практическое значение. Так, в апреле 1929 года, когда до обрушения Нью-Йоркской биржи оставалось совсем немного времени, Сталин в своем выступлении говорил о том, что «стабилизация капитализма подтачивается и расшатывается с каждым месяцем, с каждым днем», однако речь его была направлена вовсе не на определение задач Наркомфина и Наркомвнешторга в условиях будущего краха столь важного для СССР мирового рынка. Связывая воедино капиталистическую борьбу за рынки и подготовку пролетариата к грядущим классовым битвам, Сталин использовал ожидание в неопределенном будущем экономического кризиса лишь для критики своего политического противника – Николая Ивановича Бухарина, обвиненного в «уклоне» от партийной линии и нежелании видеть обострение и значимость классовой борьбы.

Идеологическая риторика во многом оставалась прежней, на демонстрациях все так же задорно пели красноармейский марш со словами «Мы раздуваем пожар мировой», но государственный курс был направлен на то, чтобы торговать с капиталистами, получая от этого стабильную выгоду, а не бросаться на них сломя голову в кавалерийской атаке.

Вот выдержка из выступления главы советского правительства В.М. Молотова на открытии VII съезда Советов 28 января 1935-го года:

«В сложной международной обстановке идет соревнование и вместе с тем сотрудничество двух противоположных общественных систем. Можно сказать, что такое положение противоречиво, но это соответствует фактическому ходу дел. Идет соревнование или, если хотите, борьба, и вместе с тем развивается сотрудничество СССР с теми или иными капиталистическими странами как в области экономических отношений, так и в деле сохранения мира».

* * *

Несмотря на многочисленные прогнозы о будущем кризисе, делавшиеся по обе стороны океана задолго до критического часа, в целом произошедшее обрушение стало неожиданностью и для капиталистических, и для социалистических «пророков». Хотя директор московского Института мирового хозяйства и мировой политики Е.С. Варга писал в 1928-м году о том, что развитие современных средств связи снижает возможность кризиса из-за неосведомленности, однако в крахе нью-йоркской биржи важную роль сыграла как раз усиленная новейшей техникой паника мелких держателей акций. Эти участники биржевой игры при помощи телефона и телеграфа требовали от своих брокеров как можно скорее и по любой возможной цене продавать, продавать и продавать стремительно дешевевшие акции – и тем самым только усиливали катящуюся вниз волну.

Советская сторона, так же как и ее западные торговые партнеры, была вынуждена на ходу перестраиваться под меняющиеся условия, перестраиваться без предварительного плана, находя новый приемлемый вариант методом проб и ошибок.

Руководство СССР активно использовало возможности американской банковской системы, разместив в США при помощи Chase National Bank железнодорожные облигации в обеспечение кредитных закупок (а в целом Chase Bank выступал в качестве советского кредитного посредника на протяжении шести предкризисных лет). Значение этого нельзя недооценивать, ведь большинство сделок с американской стороной производилось СССР именно в кредит. Фактически восстановление и развитие хозяйства было бы немыслимо, если бы оно не было подкреплено тесными и надежными деловыми отношениями между Советским Союзом и теми самыми банкирами, которых клеймила советская пропаганда. Москве потребовались большие усилия, чтобы завоевать доверие у американских деловых партнеров, доверие, позволявшее заключать многомиллионные сделки в долг. Последовательное и старательное исполнение советской стороной своих коммерческих обязательств гарантировало устойчиво положительное реноме Советского Союза в американских деловых кругах. Банкиры и главы крупных промышленных компаний, изображавшиеся в газетах карикатурными толстяками во фраках и цилиндрах, сидящими на мешках с деньгами, не смешивали пропагандистские заявления с выгодным бизнесом – точно так же, как и их советские партнеры.

Но такая идиллия в сотрудничестве двух противоположностей могла продолжаться лишь до тех пор, пока американская сторона имела достаточное количество свободных финансовых ресурсов для кредитования. Биржевой обвал, обесценивший миллионы акций сотен компаний, ударил по карману тех банков, компаний и доверительных фондов, которые инвестировали средства в операции с ценными бумагами. Главной бедой стало именно нарушение действовавшей кредитной системы, когда множество американских кредиторов превращалось в несостоятельных должников, а банки – в прогоревших держателей бесполезных клочков бумаги вместо надежных долговых обязательств.

Попытки граждан поскорее спасти хотя бы часть имевшихся средств вызвали череду банковских крахов. При резком коллапсе внутриамериканской кредитной системы страдал не только местный бизнес, но и сокращались перспективы дальнейшей стабильной торговли на прежних принципах между СССР и США.

С 1929-го по 1933-й год суммарный объем инвестиций в ценные бумаги в Соединенных Штатах сократился с 10 миллиардов до 716 миллионов долларов – более чем в десять раз, вложения в иностранные ценные бумаги сократились с 763 до 1,6 миллионов долларов, среднемесячный экспорт капиталов сократился с 64 миллионов до 120 тысяч долларов.^[3] Стремясь избежать новых рисков, финансовые организации Соединенных Штатов не спешили доверять имеющиеся денежные средства иностранцам и резко сократили долгосрочное кредитование, столь необходимое для советских торговых операций.

Помимо этого, вызванное кризисом и внутренними трудностями желание американской стороны обезопасить своих производителей от конкуренции с иностранцами при помощи тарифных барьеров также не способствовало нормальным советско-американским деловым отношениям. Проводя границу между социалистической и капиталистической экономиками, Евгений Самуилович Варга заявлял, что «вся буржуазная наука волей-неволей вынуждена признать, что хозяйство Советского Союза осталось совершенно незатронутым величайшим кризисом в истории капитализма», но при этом он тут же был вынужден делать оговорку об «известных затруднениях» для советского экспорта.

Был ли он полностью честен, говоря о малозначимости этих экспортных затруднений на фоне роста производства внутри СССР? Полагаю, что не совсем – ведь экспорт обеспечивал приток валюты, которая, в свою очередь, расходовалась на закупки за рубежом именно тех товаров и оборудования, которые были на тот момент не по плечу советской промышленности, но обладали большой значимостью.

* * *

Поначалу информация о кризисе в США вызвала в Москве надежду на большие перспективы. В декабре 1929 года специалистам Наркомторга и ВСНХ было поручено подготовить предложения о том, как лучше использовать складывающуюся ситуацию. Практически сразу же руководство Амторга получило перспективный план по импорту на 1930-й год, более чем вдвое превышавший план 1929-го года. Для реализации этого плана было необходимо обеспечить устойчивые позиции советского экспорта на американском рынке и получение кредитов, поэтому не удивительно, что вскоре действительность внесла свои жесткие коррективы в первоначальные оптимистические планы.

Всего через полгода экономические и политические трудности для советского экспорта и кредитования сделок вынудили советское руководство развернуть курс на 180 градусов. В августе 1930-го года коллегия Народного комиссариата иностранных дел приняла постановление, в котором признавалось необходимым «сокращение заказов в Америке до пределов действительной необходимости в таком оборудовании». По сравнению с декабрьскими планами, объемы заказов в США значительно сократились, хотя все же и превышали уровень 1929 года. Дальнейшее негативное развитие событий привело к тому, что план импорта 1931 года стал откатом к докризисному уровню. Вести дела с США стало чрезвычайно сложно.

Финалом недолго периода ожиданий положительных перемен в связи с кризисом в США стало направленное Сталиным в августе 1931-го года категорическое указание Кагановичу:

«Ввиду валютных затруднений и неприемлемых условий кредитов в Америке высказываюсь против каких бы то ни было новых заказов в Америке, прервать всякие уже начатые переговоры о новых заказах и по возможности прервать уже заключенные договора о старых заказах с переносом заказов в Европу или на наши собственные заводы. Предлагаю не делать никаких исключений из этого правила, ни для Магнитогорска и Кузнецстроя, ни для Харьковстроя, Днепростроя, АМО и Автостроя».

А ведь лишь годом ранее, в августе 1930-го, когда в Советском Союзе одновременно шла борьба за индустриализацию и за организацию колхозов, когда ОГПУ проводило масштабную операцию «Весна» в РККА, Сталин считал особо необходимым указать в письме Молотову значимость отнюдь не ОГПУ, не ВСНХ и не Наркомзема:

«Наркомторг является в данный момент одним из самых важных наркоматов (и самых сложных, если не самым сложным наркоматом)».

В официальных решениях Политбюро того времени, в переписке высшего советского руководства экономическая тема фигурирует постоянно: изыскать дополнительные резервы финансирования, максимально сократить расходы, добывать, добывать, добывать валюту. Упорядочить и оптимизировать экспортные поставки, жестко наказать руководителей, расходующих государственные средства на закупку за рубежом того, что можно производить своими силами, а то и просто ненужной дребедени, экономить и лавировать на мировом рынке – именно такие вопросы постоянно стояли на повестке дня.

Созданная зимой 1930 года Валютная комиссия Политбюро и Совнаркома (а помимо нее и лично Сталин) постоянно курировала вопросы импорта и экспорта, следя даже за довольно незначительными по государственным меркам суммами. Так, например, среди рассмотренных Валютной комиссией вопросов были такие, казалось бы, «ничтожные» моменты, как выделение эквивалента 5 тысяч долларов в качестве гонорара Горькому и изъятие из экспорта 60 тонн тряпья – от перспективы валютной выручки за тряпье пришлось отказаться, так как это сырье для производства качественной бумаги оказалось необходимо внутри страны.

Осенью 1931-го года, во время очередного ухудшения международной экономической ситуации, Политбюро было вынуждено принять решение «о ввозе под углом зрения максимального сокращения импорта». Возник серьезный кризис внешнеторгового баланса. В первой половине 1931 года расходы на импорт почти в полтора раза превысили доходы от экспорта, что составляло разительный контраст с относительно сбалансированной ситуацией годом ранее.

Жертвовать приходилось многим и помногу, а ситуация менялась стремительно. Так, например, хотя в постановлении Политбюро от 30 апреля 1931 года особо подчеркивалось, что «своевременное окончание постройки и пуск Челябинского тракторного завода является одной из важнейших задач, стоящих перед народным хозяйством СССР», однако «советский Caterpillar» испытал значительные трудности в связи с двукратным сокращением выделенных ему квот на закупки импортного оборудования. Руководству страны пришлось пересмотреть прежние планы, в новых условиях делался акцент на необходимость завершения строительства основных крупных заводов и скорейшего ввода их в строй вместо распыления сил и средств на начало все новых и новых строек.

Начатая Сталиным резкая критика сформировавшегося к тому времени «культа нового строительства», при котором освоению уже построенного уделялось мало внимания, вызвала значительные конфликты ведомственных интересов в самых высших эшелонах власти. Не менее решительно поднимался и вопрос в отношении тех хозяйственных руководителей, которые слабо и нерационально использовали возможности, предоставлявшиеся договорами о технической помощи, заключенными с иностранными фирмами. Режим вынужденной жесткой экономии не оставлял иных вариантов, кроме рачительного расходования средств.

В 1932 году по предложению возглавлявшейся Куйбышевым специальной комиссии по снижению себестоимости было принято решение о сокращении финансирования капитального строительства на 700 миллионов рублей, причем более всего это сокращение коснулось тяжелой промышленности – несмотря на то, что индустриализация была жизненно необходима для развития страны.

Очевидно, что это время вовсе не было временем вольготного использования плодов мирового экономического кризиса. Не только не прекратилась, но и усилилась напряженная, лихорадочная борьба за экономическое – а значит и политическое – выживание СССР. Теория о полезности для Советского Союза экономического кризиса в странах Запада, таким образом, является лишь мифом, который разбивается о неумолимые факты.