У поколения моих сверстников, рождённых в СССР, был некий общий набор материалов и культурных штампов, по которым складывалось их первое представление об Америке. Это книги Купера, Марка Твена, Джека Лондона и (не всегда) О'Генри, негодующие лица дикторов Центрального телевидения, говорящих об империалистической политике США, и так далее и тому подобное. Помимо этого общего набора, по-разному усвоенного разными людьми, у многих был свой индивидуальный комплекс информации и черты восприятия.
Так, когда я ребёнком листал журнал «Америка», я узнал, что там тоже бывает зима, тоже наряжают новогодние ёлки и тоже есть свой Дед Мороз, похожий на нашего. Рекомендованная советской школой классическая американская литература прошла мимо меня, не оставив никакого следа в душе (впрочем, это относится вообще почти ко всей литературе, рекомендованной школой). Зато когда в старших классах в мои руки попала книга с непритязательным названием «Календарь песчаного графства» – это было открытием. С полным основанием я могу назвать знакомство с этой книгой моим открытием Америки.
В то время я ещё не знал, что автор книги – Олдо Леопольд (Aldo Leopold; 1887-1948 годы) – был президентом Экологического общества США, основателем Общества защиты дикой природы и вообще известной личностью.
Именно с тех пор я иронично отношусь к утверждениям типа «американцы охвачены погоней за деньгами», «американцы – трудоголики», «американцы одержимы новейшей техникой» и тому подобному.
С тех пор я уверен в том, что Америка многолика. У американцев есть и глубокая философия, и озабоченность судьбами человечества и Земли. Совсем-совсем не всё в их поведении объясняется конкуренцией и жаждой успеха. Может быть, я не прав, и расхожие штампы гораздо ближе к объективной истине. Но я говорю о своем субъективном восприятии.
Будучи по форме как бы книгой о природе, «Календарь песчаного графства» предлагал целую философию взаимоотношений Человека и Природы, особенно актуальную в наш гипериндустриальный век. Правда, книга была написана почти сразу после Второй мировой войны, в конце 40-х годов, но мы-то догнали этот уровень США как раз где-то в 80-х. Я понял, что экология – совсем не воздыхание о срубленных лесах и истреблённых животных, а сложная система, сочетающая этику и науку. Она направлена, в первую очередь, на сохранение самого человека. Но главное – я узнал совершенно другую Америку, незнакомую мне прежде и, уверен, неизвестную большинству людей по эту сторону Атлантики.
Автор был учёным-биологом. Он долго проработал лесничим. По увлечению он – страстный охотник. Именно охота – та практическая почва, на которой он взрастил своё этико-экологическое учение. Охота, по его мнению, – неотъемлемое право каждого человека, коренящееся в его естестве.
«Тот, кто не любит наблюдать, фотографировать, выслеживать птиц и зверей или ещё как-либо брать над ними верх, вряд ли может считаться нормальным. Он сверхцивилизован, и лично я просто не знаю, как с ним общаться … Возможность свободно проявлять все нормальные инстинкты теперь причисляется к прирождённым правам человека. Те, кто уничтожает дикую природу, отторгает у нас одно из этих прав…
…Заповедные участки дикой природы позволяют нам хотя бы в виде спорта поддерживать в действии тот комплекс мужественных приёмов, благодаря которым человек мог странствовать и существовать в нетронутой цивилизацией глуши … Вероятно, кто-нибудь возразит, что вряд ли так уж важно сохранять это первобытное искусство. Не стану спорить. Либо оно у вас в крови, либо вы очень-очень стары».
В Природе всегда кто-то кого-то добывает и ест. Этим человек занимался на протяжении всей своей истории. Но «наши орудия истребления диких животных приближаются к совершенству много быстрее, чем мы сами, и “честная игра” – это добровольное самоограничение в использовании современного арсенала. Суть его в том, чтобы увеличить в спортивной охоте роль сноровки и уменьшить роль технических приспособлений».
Итак, эколог – не тот, кто делает себе фетиш из «нетронутой природы», «девственной глуши». Дикая природа сопутствовала человеку все десятки тысяч лет его существования. Она сделала человека таким, как он есть. Её уничтожение влияет на качества самого человека, причём в худшую сторону. Эколог – не тот, кто хочет запретить охоту и вырубку лесов ради них самих. Он рассматривает это с точки зрения целесообразности для общества в целом, имея в виду не одну лишь экономическую ценность, пресловутую «рентабельность».
«Самый большой невежда – тот человек, который спрашивает про растение или животное: “А какой от него прок?” Если механизм земли хорош в целом, значит, хороша и каждая его часть в отдельности, независимо от того, понимаем мы её назначение или нет. Если биота на протяжении миллионов лет создала что-то такое, что мы любим, не понимая, то кто, кроме дурака, будет выбрасывать части, которые кажутся бесполезными? Сохранять каждый винтик, каждое колёсико – вот первое правило тех, кто пробует разобраться в неведомой машине».
Практическая ценность не измеряется прибылью – постоянно доказывает О. Леопольд. Пожалуй, та ценность дикой природы, о которой говорит американский писатель, сродни разновидности комфорта, включающего большую эстетическую компоненту. Самое трудное в его обеспечении – то, что когда он есть, он почти никем не ценится, а когда его уже нет, и все замечают его отсутствие, его уже невозможно восстановить.
Кто знает, для чего в один прекрасный день нам могут понадобиться те виды животных и растений, которые мы уничтожили или довели до края гибели? Таким вопросом в разных модификациях автор книги задаётся постоянно.
Показательна для системы ценностей Леопольда его философия хобби.
«В наши дни большинство увлечений сводится к тому, чтобы своими руками изготовлять нечто такое, что машины, как правило, изготовляют быстрее, дешевле, а нередко и лучше … Увлечение – это бунт против современного положения вещей, это утверждение тех непреходящих ценностей, которые отвергаются или забываются в очередных завихрениях социальной эволюции … Всякое объяснение, почему увлечение полезно или благотворно, превращает его из страсти в профессию, низводит на унизительный уровень “упражнений”, сулящих здоровье, силу или выгоду. Упражнения с гантелями – не увлечение. Это признание своей зависимости, а не подтверждение своей свободы».
Техническая мощь современного человека требует радикального изменения основ этики путём включения самой земли в число ценностей.
«Этика в экологическом смысле – это ограничение свободы действий в борьбе за существование. Этика в философском смысле – это различие общественного и антиобщественного поведения. И то и другое – лишь два определения одного и того же явления … Сохранение дикой природы остаётся пустым звуком, поскольку оно несовместимо с нашим библейским представлением о земле. Мы не бережём землю, потому что рассматриваем её как принадлежащее нам недвижимое имущество».
«Пожалуй, наиболее серьёзное препятствие на пути развития этики земли заключается в том, что наша образовательная и экономическая системы скорее уводят от подлинного понимания земли, чем способствуют ему … Для того, чтобы понимать землю с позиций экологии, необходимо понимать экологию, а это отнюдь не обеспечивается “образованностью”. Собственно говоря, высшее образование во всех своих областях словно бы сознательно избегает экологических понятий … Чтобы открыть дорогу становлению этики, достаточно одного: просто перестаньте считать бережное обращение с землёй чисто экономической проблемой. Рассматривая каждый вопрос, ищите не только то, что экономически выгодно, но и то, что хорошо этически и эстетически».
Впрочем, как выясняется на массе примеров, этически и эстетически оправданное оказывается в большинстве случаев и экономически более выгодным, если оценивать это не с точки зрения сиюминутной прибыли, а в долгосрочной перспективе. Картины гармонии человека и земли, измеряемой не количественными, а только качественными показателями, равно как и её необратимого нарушения, Леопольд показывает на примерах из разных регионов США.
«Жизнь в Аризоне ограничивалась снизу бутелоа, сверху – небом, а на горизонте – Эскудильей … Было только одно место, откуда Эскудилью не было видно, – вершина самой Эскудильи. Зато там вы её чувствовали. И всё из-за великана-медведя. Старик Большелапый был бароном-разбойником, а Эскудилья была его замком … Большелапый претендовал только на одну корову в год и на несколько квадратных миль никому не нужных скал, но воздействие его личности тяготело над всем краем… Охотник на казённом жалованье, убивая гризли, знал, что благодаря ему Эскудилья станет безопасным местом для коров. Но он не знал, что его выстрел сшиб шпиль с величественного здания, строившегося с тех пор, как утренние звёзды поют вместе … Эскудилья всё ещё голубеет на горизонте. Но при виде её вы уже не думаете о медведе. Теперь это просто гора».
«В те дни нам ещё не доводилось слышать, что можно увидеть волка и не убить его … Мы подбежали к волчице как раз вовремя, чтобы увидеть, как яростный зелёный огонь угасает в её глазах. Я понял тогда и навсегда запомнил, что в этих глазах было что-то недосягаемое для меня, что-то вéдомое только ей и горé. Я был тогда молод и болен охотничьей лихорадкой. Раз меньше волков, то больше оленей, думал я, а значит, полное истребление волков создаст охотничий рай. Но увидев, как угас зелёный огонь, я почувствовал, что ни волки, ни горы этой точки зрения не разделяют. С тех пор мне довелось увидеть, как штат за штатом избавился от своих волков. Я наблюдал за очищенными от волков горами и видел, как их южные склоны покрываются рубцами и морщинами новых оленьих троп. Я видел, как все съедобные кусты и молоденькие деревья ощипывались, некоторое время кое-как прозябали, а потом гибли. Я видел, как каждое дерево со съедобной листвой лишалось ей до высоты седельной луки … А потом приходит голод, и кости погибших от собственного избытка бесчисленных оленьих стад, о которых мечтали охотники, белеют на солнце…»
Книга Леопольда полна описаний разрушительных последствий непродуманного вмешательства человека в природу, в том числе и формальных мер по её охране. «Сохранение дикой природы несёт в себе зародыш собственного крушения – чтобы лелеять, необходимо видеть и ласкать, а когда поглядевших и поласкавших набирается достаточно много, уже не остаётся дикой природы, чтобы её лелеять».
Книга писалась больше 60 лет назад, но кажется очень актуальной именно для нас и теперь. Рискну утверждать, что единственный рациональный смысл изучения истории – в том, чтобы учиться на чужих ошибках. Огромную ценность имеет поучительный опыт тех обществ, которые ушли вперёд нас. История США имеет первостепенное значение для России – чтобы самим не наступать на те грабли, на которые уже давно наступали американцы.
Утверждая деловитость и брутальность как единственно достойные современного «успешного» человека качества, наши нынешние хозяева жизни тем самым маскируют отсутствие у себя всего остального. Понятно, что чуткость восприятия природы не имеет рыночной стоимости. Не знаю, как в Америке, но наше общество решительно отбросило эту ценность в последние лет двадцать, ссылаясь, прежде всего, на американский пример.
Между тем… «Хотя человек сейчас и командует кораблём, плывущим в неведомое, само плаванье было предпринято отнюдь не ради него одного… Именно понимание этого факта, а не нейлоновые чулки господина Дюпона или бомбы господина Буша, свидетельствует о нашем превосходстве над животными».
Возможно, когда-нибудь я окажусь в Америке, и возможно, что негативные факты и тенденции, описанные Олдо Леопольдом, за эти 60 с лишним лет там только умножились. Возможно, что современная Америка близка к её пародийному образу, создаваемому здесь как противниками, так и поклонниками американской «философии успеха», а взгляды, высказанные писателем-экологом, остаются маргинальными.
Изменит ли это что-нибудь в моём восприятии Америки? Вряд ли. Это знание уложится рядом с прежним. Просто я всегда буду знать, что есть и другая Америка.