Пышнотелая дама оголяет бедро и, призывно глядя, с улыбкой на устах, демонстрирует всем плакат. На нем написано: «Vote!» – «Голосуйте!» Полвека назад американцев к выборам призывали, в том числе, и так. Нынче этот прием работает повсеместно: русскоязычный YouTube в период выборов был наполнен заставками клипов с полуобнаженными красотками. Щелчок мыши – и вместо юной особы на экране возникал мужчина, рассказывающий, за кого стоит отдать свой голос.
***
Когда-то Скарлетт О`Хара с возмущением говорила няне: «Ну почему, чтобы понравиться мужчине, нужно строить из себя дуру?» Классический агитационный пинап (конечно же, есть и другие) построен именно по этому принципу.
«Задорные картинки» обязательно должны быть именно что задорными, а также яркими и беззаботными. Черно-белая фотография, существовавшая при рождения пинапа, не позволяла так акцентировать пикантность изображаемой сценки или модели. Девушка, стоящая в призывной позе, либо улыбалась, либо надувала губки и приподнимала брови. Единственная допустимая проблема – та, что юбка зацепилась за ограждение из колючей проволоки (как на одной из картинок Джила Элвгрена). Девушка хотела разложить пикник там, за ограждением, но возникшая проблема с юбкой теперь куда актуальней войны и всяких там колючек. Жизнеутверждающий подход, вполне способный поддержать боевой дух Американских солдат во время Второй Мировой войны. А многие и многие из образцов пинапа рисовались именно тогда.
Впрочем, воображение солдат подогревали пинапом еще и в Первую Мировую и даже до нее. Тогда это были еще не столь смелые и удалые картинки, как позже, но посылы художника к зрителю вопросов не оставляли. Художник Чарльз Гибсон – редактор, а затем и владелец журнала Time, создал образы, которым в конце XIX – начале XX века присвоили универсальное определение «девушек Гибсона». Получилось что-то вроде «коммерчечского» стандарта красоты. Пышная прическа, взгляд с поволокой, полуобнаженные плечи, хрупкая талия…
Гибсон рисовал, а мода не отставала. Точнее, Гибсон не отставал от моды: S-образный силуэт платья делал женскую фигуру изящно изогнутой, объемной сзади и спереди именно в тех местах, которые столь интригуют мужское воображение. Сияющий вокруг Gibson girl ореол первого «официального» идеала красоты окупался: открытки, банки конфет, реклама мыла и крема – где только не появлялись эти бело-розовые создания с узнаваемыми очертаниями…
В конце XIX века, когда европейское влияние на Америку в сфере всего, что модно, было сильным, самые смелые гимны женским изгибам пели именно в Европе. Внешняя притягательность, секс и театральность смешались в работах Тулуз-Лотрека, который живописал пируэты и позы танцовщиц кафешантанов. Почти лишенного движения художника особенно вдохновлял полет юбок, тени кружев и пикантная оголенность тел. Афиширование порока приобретало огромную популярность, словно «площадное», «низкое» и «вульгарное», ранее презираемое высшим светом, перестало вдруг быть таковым. Церковь уже не могла «изгнать бесов», а революция, случившаяся и в умах, благословила всех на снятие покровов с самого сокровенного, подарив равные для всех возможности наслаждаться жизнью…
Еще в середине XIX века Теофиль Готье ждал появления художника, «чей талант не уступает таланту Веронезе», который превозносил бы внешний блеск и «бесстыдство красоты». Такой художник появился, он носил имя Джованни Болдини. Его не интересовал ни характер моделей, ни психология, - на первый план вышел образ и эффект, который он вызывал. Болдини удавалось в несколько штрихов передать фактуру аксессуаров, ткани, волшебное свечение кожи моделей, их драгоценностей и мехов. Весь свет и полусвет, все парижские кокотки и их покровители мечтали увидеть себя на полотнах Болдини. Он делал людей всенародно привлекательными, такую роль нынче играют глянцевые журналы. За то и любили.
Зрелища шикарных витрин и магазинов, где каждый мог почувствовать себя королем, расцветало с особым размахом. Не длинная родословная отныне была предметом восхищения, а блеск. Впрочем, что в этом плохого? Все и вся отныне выставляли себя напоказ. Скромность, конечно, оставалась добродетелью, но лишь в умах тех, кто не поддался искушению мишурой. Если бы не отрубленные французам головы, то можно было бы говорить о возвращении абсолютизма, в виде повсеместного пижонства и сияния, которые можно легко было купить. При этом совершенно не важно, какие манеры были у вашего дедушки и бабушки – все бросились играть роли королей и королев.
Эта атмосфера, в конце концов, породила рекламный, красочный и «лубочный» стиль. Миром уже правили коммерсанты, которые чутко улавливали желания победившей толпы. Они как никто другой чувствовали моду на общедоступный плакатный менталитет и на броские и вызывающие плакатные образы.
Америка, полная эмигрантами всех мастей, с огромным желанием не только работать, но и получать удовольствие в очереди на приручение шика и превращении его в «пшик» стояла первой.
Энтузиазм во всем, бойкость и оптимизм, вера в доступность всего, в том числе и красоты … Восторг публики, сияющие витрины, смеющиеся дамы, по улицам, восхищая барышень и кавалеров, вовсю разъезжают лаковые «Форды»… Ну какая тут может быть серьезность? Мрачная Европа с замками, полными привидений и родовых проклятий, викторианская строгостью – все это осталось в прошлом. Наступила эра фокстрота, чарльстона, кардинальных перемен и войн, о которых еще, правда, никто не знал. Как на этом празднике жизни могли живописать прекрасный пол? Правильно. Легкомысленным. Конфетно-сладким. Вне сословий. Немое очарование, доступное всем… Очарование ради очарования. Плакатный стиль, пришедший из Старого света, в сочетании с «американским подходом» обретал силу пушечного выстрела.
Мэри Пикфорд, Алла Назимова, Глория Свансон, Эва Гарднер и многие другие… Их называли pin-up girls, несмотря на то, что в кино у них были и серьезные роли. Известных актрис, да и просто красоток, рисовали и рисовали не только ради забавы или рекламы, но ради поддержания патриотического духа или веры в «народный» американский стереотип красоты.
Так вошли в историю, например, Petty girls – девушки, изображенные художником Джорджем Петти, фигурками которых американские летчики украшали фюзеляжи своих самолетов. Не меньший успех ждал и художника Джила Элвгрена. Виднейшие журналы страны, такие как Time, который украсил свою обложку полуобнаженной Ритой Хейворт, или журнал Esquire, в своей истории уже неотделимы от картинок в жанре пинап. Кроме того, именно ему мы во многом обязаны рождением «мужских» изданий.
Между прочим, агитационную силу разговора на языке народа (а пинап оказался именно таким, «народным» жанром») прекрасно понимали и в СССР. Но идеал «народной» советской женской красоты был иным, он не обращался, как американские плакаты, к сексуальности. Коня на скаку останавливать, входить в горящие избы… для таких целей внешность должна была быть иной. Поэтому на агитационных плакатах появлялись то суровые героини труда («Хорошо трудиться – хлеб уродится»), то богини спорта (плакат «Будь физкультурницей!», с полуобнаженной, но угрожающе-серьезной спортсменкой). Единственная женщина с обнаженной грудью была не предметом любования, но плакатом, адресованным другим женщинам: «Позаботилась ли ты о грудях?» со строгой подписью: «Закаливай соски ежедневным омыванием холодной водой!». Без шуток! Какие уж там улыбки!
Настоящее соблазнение – румяные щечки, гладкие, лоснящиеся лица и аккуратные прически – расцвело на портретах социалистических вождей. Вожди взывали к любви с плакатов почти со страстью американских див. Они словно кричали: «Любите нас! Мы – красивы!»
Изображение любой из американских красоток – будь то Мэрилин Монро, Мадонна, Дита фон Тиз, или хотя бы кто-нибудь из героинь сериала Sex in the City – вы обязательно найдете в жанре пинап. Так пожелало коллективное бессознательное, толпа – и уйти куда-то от этих стандартов невозможно, как невозможно повернуть время вспять.
Пинап никуда не делся и не никуда не денется. Соединяясь с коммерцией, политикой и модой, он продолжает давать новые всходы. Чтобы приручить массы, с ними неизменно говорят именно на этом языке: простоватом, чуть грубоватом, красочном и гиперболизировано-привлекательном – за отсутствием глубокого смысла.