Деление прошедшего времени на десятилетние циклы, весьма привычное для американцев, прижилось у нас сравнительно недавно. Русские единицы измерения истории — «до революции», «после войны», «при Сталине», «оттепель», «эпоха застоя», «перестройка» — вневременные и расплывчатые, как попытка пересказать сон. Единственными нарушителями традиции стали шестидесятники, взявшие десятилетие для обозначения своего поколения, но не эпохи. Даже в девяностые у нас не было понятия «девяностые». Мода на это слово пришла вместе с модой на слово «миллениум», когда стало ясно, что мерять прошедшее столетие хрущевыми и брежневыми так же по-детски смешно как измерять удава попугаями.
У американцев, точнее на Западе (хотя «десятичное» измерение ввели именно в США) понятие «десятилетие» (decade) вмещает в себя гораздо больше, чем просто временной период. Каждое десятилетие имеет характеризующее его прилагательное, хотя зачастую и отдаленно. «Ревущие двадцатые» (хотя ревущие вовсе не двадцатые, а сороковые; и не годы, а градусы широты), «хиппующие семидесятые» (хотя разумнее было назвать их панкующими, так как хиппи превратились к тому времени в элемент коммерческий культуры). «Свингующие шестидесятые» вмещают совершенно несовместимых Кеннеди и Никсона, Кубинскую революцию и Пражскую весну, пацифистский протест и «Ангелов Ада». На данный момент десятилетний цикл как мера истории законен, словно Кембрийский или Мезозойский период. Допускается только аллегорическая коррекция, например началом нулевых считать 11.09.2001 года.
Чем свежее история, тем активней она фальсифицируется, а книги о нулевых особенно интересны. Пока еще память не стерла прошедшее, можно сравнить его с книжной интерпретацией: поскольку нулевые кончились только в прошлом году, написано о них достаточно мало, но анализ написанного уже сейчас потянул бы на монографию, а не на скромную статью.
Американцев стоит представить одной книгой: «Нулевые, или Десять лет безумия Уолл-стрит глазами очевидца» Рэндалла Лейна, который в пресловутые девяностые был шефом вашингтонского бюро журнала Forbes, а в нулевые — генеральным директором компании Doubledown Media, выпускавшей популярные у финансового мира США и Великобритании журналы Trader Monthly, Dealmaker и Private Air. Собственно книга — история этих проектов. Но читается, выражаясь языком рецензентских штампов «взахлеб, за одну ночь, как хороший детектив». От себя можно добавить — «с фонариком и под одеялом».
Общий пафос и драйв первых четырех пятых книги напоминает наших апологетов девяностых, типа Коха с его ящиками водки. Тут и будущий соперник Обамы Маккейн, делающий тысячедолларовые ставки и кидающий кости с криком «Йо-хо-хо». И авангардный художник Питер Макс, получающий с каждых истраченных на благотворительность 35 тысяч долларов 100 тысяч без налогообложения. И гамбургеры с толстым-толстым слоем сусального золота вместо кетчупа ценой 175 долларов. «Нулевые, — пишет Лейн, — это многочисленные нули стоящие после первой цифры в прибылях хедж-фондов и бонусах трейдеров. Я оглядывал зал перед собой, и «нули», «нулевые» показались мне достаточно точным определением. Обитатели Уолл-стрит без устали гнались за нулями. Ментальность, основанная на легких деньгах, проникла в каждый уголок нашей жизни и культуры. И я, будучи бытописателем Уолл-стрит, тоже пал жертвой этого извращенного образа мыслей. Я и подумать тогда не мог, что когда в конце 2009 года будут подводить баланс десятилетия, прирост благосостояния домохозяйств окажется нулевым; нулевым будет рост занятости, доходов населения, фондового рынка. Или что вся эта компания нулей прикатит мировую экономику на край пропасти и что миллионы людей будут финансово уничтожены, включая меня самого».
Книгу Лейна можно читать как авантюрный роман, можно как учебник шикарной жизни или пособие по трейдингу. Но полезней всего воспринимать ее как анатомический атлас кризиса, дающей ответ на вопрос о том, какие изменения в финансовом организме должны произойти, чтобы отказала биржа, упали индексы или запрыгал курс. Поэт вынесет с ее страниц романтику головокружительного обогащения и не менее головокружительного краха, практик — механизмы и скрытые пружины этих процессов.
Есть ли у нас своя «сага о нулевых»? У нас анализом прошедшего десятилетия в основном занимались журналы. Например «Афиша» дала подборку наиболее пессимистических и глумливых цитат нулевых. Интересная подборка эссе была представлена «Русским журналом». К сожалению, после цензурного погрома, учинённого в этом виртуальном журнале новым руководством, найти ссылки на статью не представляется возможным. Поэтому обратимся к более надежной бумаге. Возьмем наугад пару книг, где в названии присутствуют «нулевые».
Это «Россия нулевых: политическая культура, историческая память, повседневная жизнь» Бориса Дубина, руководителя отдела социально-политических исследований «Левада-Центра». И «Власть и рынок: система социально-экономического господства в России «нулевых» годов» Антона Олейника, старшего научного сотрудника Института экономики РАН, профессора канадского университета «Мемориал». Обе книги издательства РОССПЭН этого года.
Книга Дубина, построенная на исследованиях «Левада-Центра», весьма показательна. Не секрет, что существует социальная группа, весьма немногочисленная, но умеющая создавать эффект собственной значительности, для которой нулевые хуже чумы и плена египетского. Это герои девяностых, оказавшиеся не у дел на очередном витке истории. Больше всего им хочется, что бы нулевых вообще не было. Но поскольку это не под силу никаким политическим престидижитаторам, то остается если не вычеркнуть, то перечеркнуть. Используя достаточно спорные результаты опросов «Левада-Центра», Дубин делает с нулевыми примерно тоже самое, что раннесоветская пропаганда с российской действительностью до 1917 года. Основной тезис книги «Россия «нулевых» годов — это страна, где плохое состояние стало нормой социальной жизни». Почему? Потому, что социум фрагментированный, с крайне слабо объединяющими его коммуникациями. Оказывается большинство «ограничивается в повседневных коммуникациях исключительно кругом ближайших родственников, доверяет только им, считает, что в силах как-то контролировать только это пространство, а все остальное лежит за пределами возможного для них контроля. Более того, наши соотечественники считают, что это вообще не их дело — «все, что выходит вот за этот короткий периметр». Кроме того у россиян занижены требования к себе и другим, они любят прикидываться «несъедобным», и страдают оруэлловским double thinking.
«Следующий момент, — пишет Дубнин, — чрезвычайно важный в российской жизни и режиме существования «нулевых», — это расползание насилия в российском обществе». Которое «стало механизмом социальности, типом социальной связи или, по крайней мере, опосредующим, включающим эту связь механизмом». То есть если «лихими» были не девяностые, а нулевые, когда криминальные разборки и методы ведения дел постепенно исчезли. Очень в духе красного агитпропа, вещавшего среди большевистского регресса об отсталости царской России языком цифр и фактов. Кроме того, в РФ торжествует ксенофобия, а о неумении войти в большой мир и говорить не стоит. И так ясно.
И напоследок. Как же без «комплекса поросенка Петра»? «Среди молодых (до 35 лет) высоко обеспеченных жителей Москвы, Петербурга и еще 10 других городов России, 28% хотели бы уехать навсегда». То есть представители социальной группы, для которой предназначены 90% объявлений о трудоустройстве. «Что касается населения в целом, о том, чтобы уехать, тоже по майскому нашему опросу, думает примерно каждый пятый». Получается какое-то «статистическое вуду». Ненависть к нулевым, превращается в иглы, втыкаемые в чучелко десятилетия. Какой контраст с книгой Лейна. Там жизнь, хотя циничная и жестокая, но настоящая, в которую веришь. Тут схематические умозаключения, рождающие чудовищ.
У Антона Олейника, по мнению самого автора, «в разговорах об отношениях между представителями государства и бизнесом в России акцент обычно делается на подчинении одной из сторон другой, или, если использовать навеянные тюремной субкультурой метафоры, нагибании и наклонении». Причем «нагнули» бизнес так, что его вполне устраивает это подчиненное и унизительное положение, поскольку «обеспечивает ему ряд выгод, недоступных при существовании в свободном, разогнутом состоянии».
Получается некий симбиоз государства и бизнеса, при котором бизнес формально остается независимым от государства, освобождая чиновников от всякой ответственности, но одновременно кормит чиновничество взамен на атмосферу мутной воды.
«От подобной сделки между властью и бизнесом проигрывают лишь те бизнесмены, которые не смогли или не захотели расстаться со своим правом быть хозяином в своем доме. Они либо получают меньшую, чем на конкурентном рынке, прибыль, либо вовсе уходят с него. Проигрывает население: и как покупатель продукции, и как продавец своей рабочей силы. Уплачиваемая за продукты и услуги такого бизнеса цена не соответствует их качеству ввиду ограниченности альтернатив. В эту цену заложены «добровольные» перечисления чиновникам, что делает каждого потребителя их невольным спонсором. То же самое происходит и с зарплатой: то, что недоплачивается работнику, идет в карман чиновника и «на Олимпиаду». Особенно достается иннограду Сколково – «выстраивая отношения в Сколкове по привычной схеме «пущать только своих», чиновники не способствуют модернизации, а подрывают сами ее основы. Пока для бизнеса инвестиции в получение от чиновников конкурентных преимуществ превышают отдачу от собственно инновационной деятельности, все разговоры о модернизации останутся пустым звуком или, хуже того, вывеской для красивого раздела бюджетных средств. В относительном проигрыше опять оказываются не они, а налогоплательщики, из кармана которых и оплачивается все это великолепие».
То есть «нулевые» стали могилой честного бизнеса, надежд на нормальный капитализма и опять поставили Россию в позицию страны с неадекватным общественным устройством. Едва ли лучшим, чем предшествующее «социализм» и «царизм».
Странная тенденция наблюдается при чтении этих трех книг. Американский автор оптимистичен как реклама «Пепси», несмотря ни на что. Достаточно малопонятный механизм неокапиталистических финансовых схем подается как увлекательная игра. Характеры героев или антигероев (все зависит от испорченности читателя) выпуклы и кинематографичны. Присутствует даже некий странноватый патриотизм – да, это было десятилетие афер и блефа, но это были наши, американские аферы, лучшие в мире. У нас же – плохо скрываемые стенания, отвращение к среде обитания, «саванорыльское» брюзжание Фомы Опискина. Какие-то серые безликие массы, снабженные, как трупы в морге, бирками с надписями «электорат», «власть», «бизнес». Хотя «наши» книги и научны, но читаются как остодоевшая антиутопия, копипаст кашинской «Роисси в перде».
Пожалуй, самое неприятное и вселяющее пессимизм и уныние отнюдь не статические и социально-экономические страшилки. Американская книга написана человеком, отвечающим не только за свои слова, но и дела. Капитаном своей судьбы. Все что происходит на страницах
книги Лейна, делается людьми свободными, прежде всего внутренне. У нас же угнетает какая-то зависимость от внешних сил, вторичность и обреченность. Нечто напоминающее мифологию дикого человека, диктуемую трепетом перед силами природы. И, всюду натыкаясь на бесчисленных этих Смердяковых и Передоновых, дослужившихся до земских статистиков и уездных экономистов, поневоле начинаешь задумываться, а не махнуть ли в страну, где беззаботные безработные драят ботинки веселым миллионерам среди задорно торчащих небоскребов.