Пытаясь понять, каким человеком был Франклин Делано Рузвельт, можно использовать разные подходы. Можно опираться на сухую статистику, а можно попробовать понять каким видели президента люди того времени – и в деяниях, определявших судьбу государства, и в ежедневных обыденных поступках.
Существовали ли те, кто знал Рузвельта достаточно хорошо для того, чтобы предугадывать его дальнейшие ходы? Во время избирательной кампании 1932 года Герберт Гувер заявлял, что при Рузвельте фермерские поля зарастут сорной травой – так оно и вышло. Но предугадывал ли Гувер будущее решение о создании Agricultural Adjustment Administration (AAA) и о выплатах за запаханный в землю урожай, или просто упомянул заросшие сорняками поля как символ упадка и краха?
Многие американские политики, журналисты, ученые той эпохи рассматривали диктатуру как единственно возможный способ спасения страны в условиях кризиса. Соперник Рузвельта на президентских выборах 1936 года Альф Лэндон заявлял о том, что «даже железная рука диктатора предпочтительнее паралича государства». Его однопартиец, сенатор от Пенсильвании Дэвид Рид полагал, что «если эта страна когда-либо и нуждалась в Муссолини, то она нуждается в нем сейчас».
Лауреат Нобелевской премии мира профессор Николас Батлер учил своих студентов тому, что для развития интеллекта и характера нации диктатура полезнее, чем избирательное право. Они хотели видеть во главе страны диктатора, они получили такого диктатора – но Франклин Делано был для них «неправильным диктатором». И не потому, что по причине введения массированных социальных программ и регулирования бизнеса противники, склоняясь к германскому и итальянскому образцам, называли его «Сталин Делано Рузвельт». Не потому, что консерваторы видели в Рузвельте «социалиста» и «революционера», а леворадикалы – консерватора и прислужника монополий.
Проблема в «неправильности» Рузвельта как диктатора была в том, что он демонстративно вел себя не по-диктаторски. От диктатора ожидали применения грубой силы, армии и полиции – но долгое время Рузвельт нарочито устранялся от подобных действий. Да, разогнавший при Гувере лагерь ветеранов войны генерал МакАртур (разгон этот прогремел на страницах американской прессы как позорная «битва при Анакостии») занимал высший военный пост при Рузвельте.
Да, внутренняя полиция крупных компаний имела на вооружении не только деревянные дубинки, но также пулеметы и легкие броневики, и без сожаления применяла силу в борьбе с забастовщиками – однако при этом никто не мог связать применение силы и репрессий с именем президента.
Когда во время Первой Мировой войны руководство верфей Bethlehem Steel Corporation не спешило выполнять правительственные распоряжения, заместитель морского министра Рузвельт не стал идти ожидаемым путем и, как приличный джентльмен во фраке и цилиндре, встречаться с другими джентльменами во фраках и цилиндрах – он отправил на верфи подразделение морской пехоты и их штыками получил требовавшееся. Но ведь то, что не могло быть ожидаемо во время belle époque, на заре века, стало вполне естественно в эпоху железных 1930-х – и уже просто поэтому Рузвельт теперь поступал иначе.
От него ждали репрессий, их заранее боялись и ими заранее пугали – но вместо политических преследований Франклин Делано вновь применял нестандартные ходы. Вместо политической расправы – удар по кошельку противника, вместо запугивания оппонента – превращение его в своего союзника, вместо армии на улицах городов – написание сценария фильма, бьющего по противнику с совершенно неожиданной стороны и завоевывающего президенту новых приверженцев.
Общавшийся с Рузвельтом психолог Карл Юнг полагал, что президент «обладает выдающимся комплексом жажды власти», но диктатура Рузвельта – пожалуй, одна из самых необычных диктатур в мировой истории: в ней было очень мало явного, неприкрытого диктата и очень много политического шоу. Рузвельт со своим неожиданным подходом к политике, делавшим его малопредсказуемым для тех, кто опирался на старые методы, был настолько не понимаем его соперниками, что тот же Герберт Гувер считал Рузвельта сумасшедшим.
Однако же, как для сумасшедшего, Рузвельт делал на удивление много здравых и сильных политических ходов – недаром Генри Стимсон, которому Гувер высказал свое мнение о безумии Рузвельта, со временем перешел от Гувера к Рузвельту и стал в его администрации военным министром.
Но возможно, если современникам было крайне трудно предугадывать ходы Франклина Делано, они хотя бы были едины в оценке его интеллектуального уровня? Нет, и здесь не было единства. Повидавший немало политиков член Верховного суда Оливер Уэнделл Холмс сказал о Франклине Делано после личной встречи: «второклассный интеллект, но первоклассный темперамент» – прямая противоположность мнению того же Юнга, считавшего Франклина Делано человеком «высшего, но непроницаемого ума, безжалостного в тех случаях, когда он считает это необходимым, в высшей степени гибкого ума, устремления которого невозможно предусмотреть». В чем же причина столь разных оценок? Чтобы объяснить это, я приведу в качестве примера небольшой исторический анекдот.
Томас Алва Эдисон, при жизни ставший титаном американской науки, крайне критично относился к тому уровню знаний, который давало американское образование. Сугубый практик, он полагал выпускников американских колледжей «чересчур теоретиками», и составил ставший весьма известным опросник из полутора сотен вопросов, на каждый из которых требовал точный ответ.
Вопросы были весьма разнообразны: в чем причина загара кожи? какая страна потребляет наибольшее количество чая? как устроен печатный станок Гуттенберга? 70% правильных ответов давали право претендовать на работу в компании Эдисона; в США возникла настоящая мода на подобного рода опросники.
Наконец, один из американских журналистов задал «эдисоновский» вопрос Эйнштейну, попросив назвать скорость звука. Ответ Эйнштейна был прост – он сказал, что не держит подобную информацию в уме, так как она легко доступна в книгах. Ценность высшего образования, по мнению Эйнштейна, это не изучение многих фактов, но обучение мозга мыслить.
Для судьи Холмса, глядящего на мир с точки зрения правил века девятнадцатого, то есть с точки зрения «эдисоновской», несомненным недостатком Рузвельта было то, что он использовал чужие идеи, и в ходе беседы словно подстраивался под собеседника, перенимая чужие мысли буквально на лету. Темперамент же, а также способность привлечь и увлечь, были у Рузвельта свои, не заимствованные.
Однако Франклин Делано Рузвельт, чьи личные апартаменты были обставлены в старомодном викторианском стиле, отнюдь не был человеком XIX столетия, а представлял собой новый тип, тип столетия XX. Способность Рузвельта подстраиваться под собеседника, способность перенимать чужие мысли и идеи, не была слабой стороной президента, он не подчинялся своим собеседникам, а напротив, своей волей мягко опутывал чужую и, получив все нужное и полезное, становился сильнее.
В поисках решения того или иного вопроса Рузвельт мог как будто согласиться с оппонентом, принять ранее отвергаемую точку зрения или идею – но на самом деле он принимал только то, что уже и так соответствовало решению, сложившемуся ранее в его голове.
Работавший с Рузвельтом многие годы профессор Раймонд Моли (описавший это сотрудничество в книге «После семи лет») отмечал, что президент не очень-то осведомлен в экономических вопросах, но энергично, проявляя большой интерес, черпает нужную себе информацию из собеседников. Но при этом, подчеркивал Моли, по завершении беседы говоривший с президентом, никто не в состоянии предположить, что именно Рузвельт счел ценным, что именно он взял на этот раз у собеседника.
Ум Рузвельта по-эдисоновски хранил множество точных фактов, он не был просто человеком, снимающим с полки тот или иной справочник по мере необходимости – хорошая память позволяла не просто находить решения подбрасываемых жизнью задач, но находить их быстро, не тратя время на долгие поиски потребной информации. И одновременно с этим он обладал непревзойденным талантом брать человека, раскрывать его, словно книгу в поисках ответа на вопрос, причем раскрывать, не применяя силу, раскрывать так, чтобы человек сам спешил поделиться своими знаниями и идеями. Таким образом, Рузвельт объединял и эдисоновский, и эйнштейновский подходы к решению задач, именно в этом была основа его таланта и успешности.
Как и Юнг, Моли говорил о том, что Франклин Делано – жесткий и неуступчивый человек, что президент, при всей внешней мягкости, упрям и упорен в достижении цели, что гибкость его ума – это не слабость, а сила. Как парусное судно может, меняя галсы, лавируя то влево, то вправо, идти против ветра, так и ум Рузвельта был достаточно гибок для того, чтобы пролагать путь между преградами, и достаточно стоек, чтобы не сбиваться с намеченного заранее курса.
Карл Юнг говорил о непроницаемости ума президента, Моли отмечал гибкость – ту гибкость, которая позволяла Рузвельту уклоняться от прямого ответа, уходить из-под удара. Так или иначе, оба они говорили об одном и том же, о том, что заглянуть в самую глубину рузвельтовских мыслей, разглядеть всю их первооснову, просчитать их сложную механику – было крайне нелегко, практически невозможно.
Дружелюбное, открытое лицо, широкие жесты, нарочитая свобода и даже фамильярность в отношении с людьми – таким представал Рузвельт в глазах окружающих. Белый Дом дважды в неделю открывал свои двери для журналистов, и их встречи с президентом проходили не в строгой официальной манере, а как веселый обмен репликами, дружеская беседа на интересную обеим сторонам тему.
Но что это было – лицо или маска?
Подлинная натура, или только инструмент? В 1920-м году заместитель министра Рузвельт вел себя по отношению к прессе жестко и даже довольно грубо – и был вынужден распрощаться с министерским креслом. Став президентом, он однажды отдал приказ задержать отправление поезда – чтобы задержавшийся на встрече в Белом Доме журналист все-таки успел попасть домой.
Но что скрывается за этим? Смягчение характера или холодный и прагматичный политический расчет, в котором задержанный у перрона поезд – это лишь один из множества крючков, на которые Рузвельт ловит благорасположение прессы?
В холодном ноябре 1940 года, когда были объявлены результаты выборов и Франклин Делано Рузвельт в третий раз стал президентом США – первый и единственный, кому это удалось – он сказал в близком кругу: - Нас ожидают трудные времена, но в будущем я останусь для вас тем же Франклином Рузвельтом, которого вы знали многие годы. Я всегда был и всегда останусь с вами.
А был ли тот, кто действительно знал Рузвельта? Был ли тот, которому он позволял знать себя? Даже его личная секретарша Маргарет «Мисси» ЛиХэнд сказала однажды, что Рузвельт был не способен на тесную дружбу с кем бы то ни было. А ведь она не просто работала на Франклина Делано на протяжении двадцати лет, она жила в рузвельтовском поместье, именно она, а не дочь Рузвельта Анна, любимица отца, исполняла обязанности Первой Леди перед гостями и прессой в отсутствие Элеанор, а сын Рузвельта Эллиот даже назвал их отношения с отцом «полностью семейными», подлив масла в огонь пересудов о любовницах президента – действительных и потенциальных.
И, тем не менее – «был неспособен на тесную дружбу».
Иногда говорят, что самым близким Рузвельту человеком был его чернокожий слуга Ирвин МакДафи, бывший парикмахер из Джорджии. Каждый день на протяжении семнадцати лет МакДафи усаживал Франклина Делано в инвалидное кресло, помогал устроиться за письменным и за обеденным столом, надеть усиливающие накладки для ног, добраться до ванны. День за днем, год за годом он видел, как человек сильнейшего ума, укладываясь вечером в постель, физически становится беспомощнее ребенка и вновь превращается поутру в несокрушимую глыбу – закованный в сталь.
МакДафи, любивший выпивку весельчак и балагур, был жизненно необходим Рузвельту, но, все-таки, слуга – это несколько иной уровень, пусть даже его шутки помогают президенту не впадать в грех уныния, а выработанная долгими годами работы способность предугадывать желания – несколько облегчает жизнь. Неужели же не было никого, по-настоящему близкого Рузвельту, неужели дружелюбное лицо – лишь маска?
Жил на свете Латроп Браун, человек с ничем не примечательной внешностью и официальной биографией, умещающейся в десяток строчек. Родился – учился – работал – женился – стал отцом двух дочерей – скончался и был кремирован. Он был конгрессменом, но не стал великим законодателем, в газетной статье 1912-го года его называли «политическим дилетантом» за его как бы наивность в отношении закулисных политических игр. Он был наследником хороших денег и женился на наследнице миллионного состояния.
Сын преуспевающего торговца недвижимостью на Манхеттене, он не стал магнатом, владеющим городскими кварталами, а тратил деньги на спорт и скаковых лошадей. Юрист и экономист по образованию, он не прославился ни громкими судебными процессами, ни выдающимися теориями. О нем не торопятся вспоминать историки, о нем не пишут толстых книг и не снимают голливудских фильмов. Просто – один из многих, достигших совершеннолетия в начале XX века – тогда еще такого забавного и наивного, один из многих, ушедших в середине века, когда новая эпоха, эпоха рок-н-ролла и космической гонки, уже дышала в затылок.
Один из многих – и единственный близкий друг Франклина Делано Рузвельта.
Их знакомство произошло в элитной школе в Гротоне: Латроп был на год моложе Франклина, но они учились в одном классе и были соседями по комнате, вскоре между ними установилась крепкая дружба и даже на летних каникулах они гостили друг у друга. Спорт, который считался одной из основ образования и воспитания в Гротоне, не был коньком Рузвельта: ни для американского футбола, ни для весьма ценившегося бейсбола он не подошел, а в гольф, как позже вспоминал Латроп, так толком играть и не научился.
Франклин выбрал лодочную греблю, но она считалась непопулярным и неинтересным спортом – тогда как Латроп вскоре стал менеджером школьной команды по американскому футболу. Вероятно именно тогда впервые проявилась способность Рузвельта добиваться успеха, используя усилия других людей: на фотографии, сделанной за год до окончания школы, он сидит вместе со всеобщими любимцами, футбольной командой – одетый почти в такую же, как и у них, форму, хотя он и не был игроком и не выигрывал матчей.
И на этой же фотографии – юноша в костюме с галстуком-бабочкой, Латроп Браун, футбольный менеджер, который помог своему другу получить немного общешкольной славы.
Точно так же они были друзьями и соседями по комнате и в Гарварде. Учеба их не обременяла: важнее было завязывать знакомства и предаваться развлечениям, а для подготовки к экзаменам гарвардские студенты обычно уделяли лишь десять дней. Впрочем, Франклин ограничивался более коротким сроком, еще со школьных времен довольствуясь четверками, зато науку нахождения общего языка с людьми и завязывания знакомств он усвоил на отлично.
Борьба за выборные студенческие должности ему не удалась, но это его не остановило: пока другие, как Латроп, увлеченно занимались спортом, или блистали в науках, или занимались общественной деятельностью – Рузвельт нашел универсальный ключик, открывший ему сразу все пути. Став вначале автором статей, а потом и редактором гарвардской газеты, он, с карандашом и блокнотом в руках, проходил повсюду. Когда девчонки млели от восторга, глядя на успешных спортсменов, они видели рядом с чемпионами и рослого красавца Рузвельта. Когда преподаватель экзаменовал Франклина по своему предмету, он помнил и то, как Франклин интервьюировал его для газеты по вопросам университетской жизни и науки – и отношение к такому студенту сразу отличалось от отношения к остальным.
И после окончания учебы пути Франклина и Латропа не расходились слишком далеко – они одновременно шли в Конгресс (но Рузвельт проиграл номинирование), они одновременно были заместителями министров в правительстве Вильсона, они встречались и на конвентах Демократической партии и вместе пересекли страну во время избирательной кампании 1920 года.
Их нью-йоркские дома находились всего в паре кварталов друг от друга, но, впрочем, даже не эта географическая близость, а сам по себе тот тесный мир, которым являлось американское высшее общество, не мог дать им разойтись. Этот мир состоял из тысяч ниточек, протянувшихся между людьми и семьями: не только Франклин и Латроп были друзьями, но и деловой партнер отца Латропа был шурином Тэдди Рузвельта.
Весной 1911-го года в New York Times появилась небольшая заметка о том, что мисс Хелен Хупер, дочь Роберта Чамблета Хупера, вышла замуж за мистера Латропа Брауна. За шесть лет до того он был шафером на свадьбе Франклина Делано, а теперь и сам связал себя узами брака, став впоследствии отцом двух дочерей. Спокойная, нормальная жизнь, жизнь людей их круга, людей, которым предлагают баллотироваться в Конгресс и которых приглашают поработать в правительственных структурах.
Возможно, единственным исключением из правил стала его служба рядовым в только-только появившемся танковом корпусе американской армии во время Первой Мировой, но в целом это была обычная жизнь обычного человека из общества.
Во время болезни Рузвельта Латроп Браун стал частым гостем в его доме. То, как Рузвельт сопротивлялся физической немощи, произвело на Брауна колоссальное впечатление. Он поддерживал своего друга, помогал ему, отодвигая на второй план свои личные интересы, свою собственную жизнь. И при этом, после избрания Рузвельта президентом, он ни разу не использовал старые дружеские отношения для решения своих проблем или получения каких-то финансовых или политических преимуществ.
Единственное преимущество, полученное им – это возможность показать дочери Белый Дом во время одного из посещений Вашингтона.
Широкая рузвельтовская улыбка, предназначенная миллионам других людей, была инструментом политической борьбы, платой за поддержку и предвыборным авансом. Та же улыбка, адресованная Латропу «Джейку» Брауну была просто дружеской улыбкой. Им нечего было навязывать друг другу, им не из-за чего было торговаться. Они просто были друзьями – пятьдесят долгих лет.
В годы Великой Депрессии пропаганда выставляла вчерашнего любимца американцев Герберта Гувера главным виновником всех случившихся бед и рисовала его сплошь черной краской – вплоть до приписывания нелюдимости и угрюмости этому в действительности открытому и дружелюбному человеку. Комики забавляли народ историей о том, как Герберт Гувер, якобы, попросил у министра финансов пять центов, чтобы позвонить другу. Министр предложил десять центов – чтобы Гувер мог позвонить сразу всем своим друзьям.
История считается очень забавной, рассказывая ее, традиционно противопоставляют мрачного Гувера всего с двумя друзьями и веселого Рузвельта, который был со всеми запанибрата: «Алло, это Фрэнк! Какой Фрэнк? Президент Соединенных Штатов!».
Были те, кому президент позволял звать себя Фрэнком ради политической выгоды, были те, кто ради своей выгоды принимали тыканье со стороны президента.
Но если бы Рузвельту предложили потратить один nickel-пятицентовик на звонок Латропу Брауну – то на звонок какому другу он мог бы потратить второй?