Terra America

От редакции: Ставший уже постоянным автором портала Terra America Николай Пахомов продолжает спорить о природе «мягкой силы», как США, так и в других странах. Весьма дискуссионная статья Николая, опубликованная в марте, вызвала горячие дискуссии на страничке сайта в Facebook. Так что можно сказать, что мы публикуем сиквел. На сей раз речь идет о «мягкой силе» России, которая, по мнению нашего автора, сегодня всерьез подкреплена силой «жесткой»… точнее, успешной внешней политикой политического руководства РФ.

* * *

Бурные украинские события, возвращение Крыма в состав России и рост напряжённости в отношениях России и Запада способствовали очередному росту внимания к концепции «мягкой силы». Общая тональность начавшегося обсуждения редко положительна для России, часто можно слышать и читать не просто о том, что Украина продемонстрировала серьёзные российские проблемы с применением «мягкой силы», но и, например, то, что в Запад в ответ на российский действия нанесёт сокрушительный удар именно «мягкой силой». Спорить не приходится – последние события дали обильную пищу для размышлений о роли «мягкой силы» в современных международных отношениях, вот только выводы из таких размышлений могут оказаться для российской внешней политики не такими уж однозначно пессимистическими. Сила идей

Можно утверждать, что обсуждение «мягкой силы» стало за последние годы одной из самых обширных и популярных сфер в исследовании международных отношений. Поэтому для анализа нынешней ситуации представляется целесообразным выделить несколько основных моментов этой дискуссии, по которым между специалистами существует значительный консенсус. Итак, «мягкая сила» – это прежде всего привлекательность тех или иных идей^[1]. Применительно ко внешней политике того или иного государства это означает, что данное государство обладает набором определённых идей, которые пользуются поддержкой жителей и элит других государств, что обеспечивает поддержку этими государствами внешней политики страны с привлекательными идеями.

Джозеф Най, автор идеи «мягкой силы», и другие исследователи охотно приводят в качестве примеров эффективности «мягкой силы» американскую внешнюю политику времён холодной войны. Холодная война была прежде всего столкновением двух соревнующихся идеологий, набора идей о том, как людям следует жить. В рамках этой конкуренции США продемонстрировали миру на примере своей внутренней жизни целый ряд идей, завоевавших популярность по всей планете. Выделим среди этих идей демократический процесс государственного управления, эффективные рыночные механизмы, равенство возможностей для достижения успеха. Спустя более чем двадцать лет после окончания холодной войны возникает главный вопрос: сохраняют ли эти идеи свою привлекательность сегодня?

Неидеальная реальность

Эти идеи своей актуальности не утратили: жители Земли по-прежнему хотят сами определять свою судьбу, быть гражданами эффективного государства, защищающего их права и обеспечивающего безопасность, хотят материального благополучия и гарантированных возможностей достичь успеха. Однако с каждым годом появляется всё больше оснований сомневаться в том, что современные Соединённые Штаты являются воплощением тех идеалов, которые они в своё время так убедительного предложили миру. Демократия оборачивается растущей поляризацией и нетерпимостью, которые в свою очередь блокируют процесс государственного управления, что мешает решению даже самых насущных проблем страны. О успешной рыночной экономике можно забыть – государственное участие в современной американской экономике выше чем в коммунистическом Китае, а структурные проблемы всей хозяйственной системы становятся всё острее. В социальной сфере наблюдается рост разрыва между богатыми и бедными, сокращение доходов среднего класса, снижение качества образования и медицинского обслуживания при растущей стоимости социальных услуг.

Учитывая всё это, неудивительно, что социологи рапортуют о том, что всё большее количество американцев заявляет, что их дети будут жить хуже родителей – так думают уже больше двух третей американцев. В этой ситуации ясно, что растущие проблемы Америки рано или поздно дадут зарубежным аудиториям повод задуматься о полезности идей, которые так привлекали эти же самые аудитории на протяжении второй половины прошлого века. Конечно, произойдёт это не завтра и даже вряд ли в течении ближайшего десятилетия, но пределы существующей модели американской «мягкой силы» очевидны даже для американских специалистов: если не произойдёт кардинального изменения к лучшему ситуации внутри США, привлекательность американской политической и социально-экономической модели окажется под большим вопросом.

Российская идея

Вернёмся к России. Какими идеями Россия может сегодня привлечь зарубежные аудитории? Что может стать основой российской «мягкой силы»? Время идеологий, претендующих дать ответы на все вопросы, прошло. Именно российская история даёт, пожалуй, наиболее убедительный пример провала такой идеологии. Американский же опыт демонстрирует, как трудно подпитывать «мягкую силу» примерами из внутренней жизни – внутренние проблемы постоянно норовят подпортить внешний имидж страны.

Если уж такие проблемы возникают у США, признанного мастера применения «мягкой силы», то трудно представить, что лучше получится у России. Кажется бессмысленным в двадцать первом веке пытаться сочинить, полагаясь на национальный опыт, универсально привлекательную идею, на которой потом можно было бы базировать эффективную политику национальной «мягкой силы».

Однако именно этим в значительной степени заняты сегодня Соединённые Штаты с идеями глобального распространения демократии по американским образцам. Делается это и «жёсткой силой» (наиболее наглядный пример – Ирак) и «мягкой», для которой заведён специальный пропагандистский комплекс. Конечно, американская «мягкая сила» не сводится только к работе этого комплекса, кстати сказать, активно сегодня задействованного на украинском направлении, однако – он важнейший элемент государственной политики «мягкой силы».

Между прочим заметим, что сама по себе успешность этого направления американской внешней политики под большим вопросом, однако предположим, возвращаясь к вопросу российской идеи для «мягкой силы», что учиться можно на чужих ошибках – если во внутренней жизни таких идей нет, то может идея эта должна быть сформулирована по поводу международных отношений?

Анализируя весь внешнеполитический опыт России последнего десятилетия, можно сказать, что, если не официально, то по факту (российские руководители и дипломаты об этом говорили неоднократно) Москва такую идею уже сформулировала, состоит она в том, что отдельные государства и общества должны иметь право на самостоятельное определение своей судьбы и во внутренней жизни, и в международных делах. И именно с точки зрения этой идеи, как основы для российской «мягкой силы», международная проекция возвращения Крыма в состав России особенно любопытна.

Жёсткий панцирь «мягкой силы»

Таким образом формулируя российскую идею, которую Москва может предложить миру в рамках своей политики «мягкой силы», нельзя не обратить внимания на то, что она оказывается в неизбежном столкновении с теми американскими идеями «мягкой силы», о которых речь шла ранее, с настоятельным желанием Вашингтона переустраивать мир по американским рецептам. В каком-то смысле американцам последние годы очень везло: деятели, которые пытались активно сопротивляться этим идеям, во-первых, не имели для этого сопротивления достаточных ресурсов, и, во-вторых, что гораздо важнее с точки зрения «мягкой силы», были персонажами вполне одиозными. Скажем, не сумевшие принять всей душой американские идеи торжества народовластия и мирового устройства Хусейн и Каддафи едва ли могли рассчитывать на международную популярность.

С Россией история другая: Москва может ясно заявить о своём несогласии с мнением Вашингтона, объяснить причины этого несогласия и имеет достаточные ресурсы защититься на тот трагический, но вероятный случай, если Соединённые Штаты вдруг решат для более эффективного «убеждения» перейти от «мягкой силы» к «жёсткой». Последнее особенно важно. Как известно, Най и подавляющее большинство теоретиков «мягкой силы» противопоставляли её именно силе военной^[2]. В нынешнем российском случае не всё так просто: военные возможности страны дают российской дипломатии возможность спокойно проецировать «мягкую силу». Легко можно представить себе ситуацию, когда идейное содержание «мягкой силы» превысит определённый порог эффективности, у носителей идей конкурирующих появится серьёзный стимул применить силу «жёсткую», дабы трансляция «неудобных» идей прекратилась. В ситуации наличия у США и России таких конкурирующих идей Вашингтон, несмотря на всё раздражение, так очевидное в последнее время, лишён возможности оказать серьёзное влияние на дискуссию с помощью инструментов силы традиционной.

Зачем?

Тут среди читателей, уверен, найдутся скептики: что же, Россия, должна перечить Соединённым Штатам, мучить собственное население и грозить соседям, как делали это те же самые, ныне покойные Хусейн с Каддафи? Да и вообще неплохо бы уточнить саму суть возможного идейного спора между Москвой и Вашингтоном, понять в чём сверхзначение этого идейного спора для международных отношений. В конце концов, наивным было бы думать, что нужно глобальную полемику затевать, скажем, из-за судьбы русского языка в Донецке или права Южной Осетии на независимость, предметов, конечно, самих по себе важных, однако для судеб мира не определяющих.

Куда важнее сегодня осознать, что американское мессианство опасно своими последствиями. При очевидном тираническом характере режимов Хусейна и Каддафи, разве можно сказать, что сегодня ситуация в Ираке и Ливии сильно лучше? Что от этих стран перестала исходить угроза для международной безопасности? Степень «жёсткости» применённой силы в данном случае вопрос вторичный: Украина, к счастью, не подвергалась бомбардировкам ни одного из могучих американских флотов, двадцать с лишним лет Америка и Запад действовали в стране именно «мягкой силой» и добились серьёзных успехов. Уж если не в устройстве на Украине порядочного и эффективного западного государства, то в увеличении разрыва между Россией и Украиной. Однако последние события ставят вопрос: лучше ли живётся от этого украинцам? Стала ли спокойней региональная ситуация?

Вот и получается, что сегодня Россия, не просто заявляющая о своей особой позиции, но и проводящая достаточно смелый внешнеполитический курс, руководствуясь национальными интересами, может поставить перед международным сообществом вопрос: лучше ли будет для мира, если его судьбы будут решать в Вашингтоне? Тем более, что, как это опять-таки показывают украинские события, квалификация тех, кто претендует на решение судеб мира (Виктории Нуланд, например), зачастую оставляет желать много лучшего…

Именно этот простой вопрос может оказаться той идеей, на которой будет базироваться привлекательность российской внешней политики. Можно уверенно предполагать, что найдётся множество специалистов, которые усомнятся в том, что этот вопрос – классический случай «мягкой силы». Это же не балет, изучение русского языка или государственное телерадиовещание, заявят такие скептики…

Однако о «классике» применительно к «мягкой силе» можно говорить только с очень большой натяжкой – Най начал заниматься разработкой своей идеи меньше четверти века назад. Факт состоит в том, он сам отмечал, что главной является способность «мягкой силы», проецируемой тем или иным актором международных отношений, менять поведение других акторов без применения подкупа, угроз или военной силы^[3]. Нынешняя российская позиция, согласно которой США и Запад в целом должны перестать претендовать на сверхзнание и диктовать на основе этих претензий другим странам, что им нужно делать, способна получить широкий международный отклик. Украинский кризис и возвращение Крыма в состав России важны с этой точки зрения потому, что демонстрируют российскую способность подкреплять свою позицию делом. Причём действует Москва несмотря на многочисленные и громкие протесты Вашингтона.

Эта уверенность российских действий вкупе с российскими предложениями о необходимости уважения национальных особенностей, суверенитета и интересов всех государств мира могут значительно увеличить число российских союзников. Так что пока не стоит торопиться с вынесением неутешительных диагнозов российской «мягкой силе» из-за украинского кризиса – осмысленная и уверенная внешняя политика – сама по себе вполне формат «мягкой силы». Получается, что разговоры о неудачах российской «мягкой силы» на Украине, по крайней мере, преждевременны. Напротив, российская позиция и действия в ответ на украинский кризис могут стать основой для будущих внешнеполитических российских успехов, обусловленных привлекательностью для других стран союза с Россией, как с дееспособным участником, субъектом международных отношений.