В процессе чтения «Черного о красных», а проходит оно, что называется «на одном дыхании», не раз возникает ощущение, что в руках не мемуарное издание, а плод фантазии альтернативного историка-постмодерниста. Типа «Окончательной реальности» Вильгельма Зона, где метро «Маяковская» переименована гитлеровскими оккупантами в «Брониславскую» в честь коллаборациониста Каминского. Или «Спать и верить» Курицына, где обороной блокадного Ленинграда руководит зомби Киров, а персонажи Астрид Линдгрен Филле и Рулле стали действующими лицами оперы Вагнера «Вечный лед».
Автор книги – Роберт Робинсон – совсем не тот стереотипный человек, которого может представить наш читатель. То есть не афроамериканский uncle Tom. Робинсон родился на Ямайке, а вырос на Кубе. В Штаты он попал двадцатилетним, после четырехлетнего обучения на станочника-универсала. Что такое расизм Роберт не знал, и столкнулся с эти явлением только в Детройте. Так что в США он оказался таким же иностранцем, как и в СССР. Его взгляд на тогдашнюю американскую жизнь столь же отстранен, каким впоследствии был его взгляд на жизнь советскую.
Работу по специальности получить ему было нереально. Черных квалифицированных рабочих Форд не держал. Поле долгих мытарств Робинсону доверяют подметать стружку. Через полтора года его, наконец, подпускают к станку. Поначалу Робинсон вынужден был изображать «тупого ниггера», чтобы его не линчевали за излишний профессионализм. Из 700 станочников, работавших в цехе, чернокожим был он один.
В 1930 году на завод приехали «русские». Для Сталинградского тракторного закупили американские станки, и нужны были люди, умевшие на них работать. Вид «угнетенного меньшинства» ловко управлявшегося со сложным агрегатом, настолько потряс коммунистического вербовщика, что Робинсону было предложено 250 долларов в месяц на всем готовом, квартира и автомобиль. Прямо как Депардье.
Согласиться Робинсона заставила не только выгода, 250 против 140, ещё Великая Депрессия намечается. Кроме того, он хотел выучиться на инженера-технолога, а в Америке это была для человека его цвета кожи нереальная мечта.
По дороге в порт Робинсона чуть не линчевали. Он заснул и положил голову на плечо белому соседу по автобусу. Его спасло только то, что он вовремя притворился кубинцем, незнакомым с расистскими порядками. Так Америка проводила своего черного пасынка.
Первое, что впечатлило юного негра на берегах обетованных, так это дресс-код советских людей.
«Одежда показалась мне ужасно нескладной, немногим лучше мешков из-под картофеля. Большинство женщин походило на колоды: коренастые, дородные, бесцветные, одетые в нечто синее, коричневое или серое; редко мелькнет белая блузка. Ни у одной я не заметил ни украшений, ни даже часов. Мужчины еще более далеки от элегантности. Короткие пиджаки еле прикрывают талию. Они напоминали пингвинов с оттопыренными задами.… И на улице, и в гостинице я встретил довольно много мужчин, казавшихся седоголовыми из-за перхоти».
Магазины, где не продавали ничего кроме как спички и горчицу, а ассортимент магазина одежды «был хуже, чем в убогой лавчонке где-нибудь в нью-йоркских трущобах», убедили Робинсона, что «Россия бедная, терпящая трудности страна». И дальше: «Кажется, Россия не похожа на Запад, – подумал я, – может быть, здесь я найду настоящую свободу».
Вскоре после прибытия в Сталинград, с Робинсоном случилось пренеприятнейшее происшествие. Его американские коллеги с белой кожей напали на него с целью принуждения к отъезду. Роберт отбился и сдал своих обидчиков в НКВД. Пресса сразу ухватилась за эту историю. Советские люди стали узнавать его на улицах. Робинсона начали приглашать фронтменом на торжественные мероприятия. «В глазах русских я сделался настоящим героем, олицетворением добра, одержавшего победу над злом. Меня засыпали письмами, они шли со всех уголков страны. И в каждом выражение поддержки и симпатии». Расистов-контрактников подвергли высшей на то время мере социальной защиты – высылке из СССР, хотя прокурор просил 5 лет. Оставшиеся негроненавистники отомстили Робинсону тем, то подучили своих русских подружек кричать «I don’t like dirty nigger!» при его появлении.
Когда пришла пора уезжать, Робинсона решили не отпускать. Он особо не возражал, так как в Штатах экономический кризис был в самом разгаре. В 1933 году Робинсона уговорили ещё погостить в Стране Советов, на этот раз на Первом московском шарикоподшипниковом заводе. И даже разрешили съездить в Америку, повидать маму.
«Хорошо было снова оказаться дома, но радость омрачил вид бродяг в лохмотьях, роющихся в мусорных баках на 125-й улице в Гарлеме. Пьяные бродяги слонялись по переулкам и лежали на тротуарах в ожидании смерти. Это было лицо Депрессии».
Но вернувшись в СССР, Робинсон столкнулся с первой волной сталинских репрессий, а также проявлениями бытового расизма русских, о которых он будет писать на протяжении всей книги. Находясь в санатории, он пытался танцевать с белыми девушками. Но всякий раз патефон замолкал, не давая Робинсону сделать несколько па. Потом ему рассказали, что хозяин патефона объяснил это следующим образом: «Не для того я привез патефон из Ленинграда, чтобы развлекать какую-то обезьяну».
В 1934 году карьера Роберта Робинсона делает неожиданный кульбит и его избирают депутатом Моссовета. Но это не принесло ему «…никакой радости. Стоял, словно громом пораженный и лихорадочно думал:
«Что они со мной сделали? Куда я влип? Я американский гражданин, не политик, не коммунист, не одобряю ни коммунистическую партию, ни советский строй. Я не атеист и даже не агностик, верю в Бога, молюсь Ему и предан одному Ему».
Новоиспеченного депутата вызвали к Булганину, тогдашнему председателю Моссовета, и тот стал соблазнять Робинсона дачами, квартирой в центре и опять таки-же автомобилем. Но наш бессребреник от всего отказался, чем вызвал крайнее неудовольствие могущественного красного сатрапа. Когда же Робинсон попросил дать ему какую либо депутатскую нагрузку, Булганин перестал его узнавать. Столь же жестко отреагировали на появление чернокожего депутата американские газеты: «На прошлой неделе угольно-черный протеже Иосифа Сталина Роберт Робинсон был, к немалому своему удивлению, избран в Московский Совет…».
Через шесть месяцев Робинсона вызвали к консулу США и потребовали возвращения в Штаты. Но ему совсем не хотелось в лапы детройтских линчевателей, тем более с репутацией «красного». И Робинсон стал невозвращенцем, к своему невозвращенчеству относящимся крайне отрицательно.
Робинсон пишет, что был награждён медалью с профилем Сталина и красно-зеленой лентой, что послужило одной из причин лишения его американского гражданства. Однако так выглядит медаль за доблестный труд в Великой Отечественной войне, выпущенная на десять лет позже. В книге есть фотография автора с этой медалью.
Но нет худа без добра. В Штаты хода нет, зато приняли в институт. Робинсон связывает это с острой нехваткой технических интеллигентов.
«К весне 1936 года почти все молодые люди, получившие среднее и высшее техническое образование с 1927 по 1932 год, были арестованы».
Вообще о репрессиях Робинсон пишет много и подробно, совсем в стиле Рыбакова или Шаламова. Даже вспоминаются строки Мариенгофа: «Кровью плюем зазорно Богу в юродивый взор. Вот на красном черным: – Массовый террор!» Его самого пытались спровоцировать на кражу подшипников с завода. Полузнакомый летчик просил его вынести пару подшипников для велосипеда, но Робинсон быстро распознал в нем агента НКВД. А еще агенты НКВД забрали у Робинсона все бумаги, подтверждающие прибытие в СССР, чтобы лишить корней.
Кроме того, Робинсона постоянно задерживала милиция за непривычный цвет кожи. Особенно во время войны, поскольку Робинсон постоянно нарушал комендантский час, не имея даже заводского пропуска. Однажды его задержали с другом, имевшим внешность пушкинского Черномора и по фамилии Лифшиц. Друга увели и через минуту раздались его душераздирающие крики. Но вскоре друга вернули и их обеих отпустили с извинениями. Оказалось, Лифшиц кричал от того, что милиционеры стали проверять, настоящая ли у него борода или приклеенная шпионская, зажав в специальный станок.
Хотя Робинсон постоянно отказывался от сатанинских благ коммунистов, его регулярно обсчитывали, недоплачивали премии и унижали материально. Если третьеразрядному инжинеришке-карьеристу платили 2 500 рублей премии, то ему, бывшему душой проекта, 75. Заниженные до неприличия премии, была даже в 5 рублей, Робинсон сравнивает с «плевками в лицо».
Началась война, и Робинсона отправили в эвакуацию. В Куйбышев. Климат и голод чуть не убивают его. Однако с ним постоянно огромный сундук с патефоном, американскими костюмами, шляпами и обувью, словом всем тем, что связывает изгоя поневоле с цивилизованным миром. Несмотря на тяготы эвакуации, Робинсон не расстается со своим багажом и торжественно ввозит его обратно в Москву.
Кроме беспросветного голода, Робинсон не ходил в столовую, поскольку более проворные рабочие врывались туда раньше и все съедали, в военные будни проникали и нотки юмора. Они были связаны с американской помощью. Яичный порошок, присылаемый по ленд-лизу, русские называли «яйца Рузвельта». Так что «ножки Буша» – определенно ремейк.
«Однако в сочетании «яйца Рузвельта» была чисто русская игра слов, потому что по-русски слово «яйцо» обозначает ещё и тестикулу, – пишет Робинсон, – Русским нравилось отпускать шутки о тестикулах американского президента: «Миш, а Миш, я сегодня отлично закусил яйцами Рузвельта с черным хлебом».
В 1944 году Робинсон закончил институт, но вожделенного диплома инженера не получил. На пути встала такая советская реалия как «распределение». Его хотели распределить обратно в Сталинград на 800 рублей, вместо 1200. И в общежитие, вместо отдельной квартиры. Робинсон не дался и через два года выцарапал диплом у советских бюрократов. Но на заводе он стал сталкиваться с самым настоящим саботажем. Кто-то портил его резцы, ослаблял крепления в станке. В конце концов, Роберту пришлось уносить с собой заготовку детали и резцы, даже идя в туалет. Это напомнило ему мрачные времена в Детройте, когда расисты закоротили на корпус его станка напряжение в 380 вольт с целю казнить на электрическом стуле. Стоит ли говорить, что обсчет и принижение заслуг чернокожего продолжались.
Холодная Война открыла Робинсону двери в храм советского искусства. Дело в том, что тема угнетения негров в Штатах стала необычайно популярной. И цвет кожи Робинсона пришелся как нельзя кстати. Его направляют на съемки фильма про Миклухо-Маклая, а попутно он становятся консультантом аболиционистской пьесы «Глубокие корни». На съемках фильма Робинсона поразило чудовищное сквернословие киноработников. Это после 17 лет работы на советском заводе! А в театре абсолютное неприятие реалий американской жизни. Режиссер яростно доказывал негру, что на Американском Юге белая женщина никогда не отдаст своего ребенка черной кормилице. Узнав, что это обычная практика, режиссер кричал – Не верю! Стоит ли говорить, что Робинсона опять обсчитали. За консультацию дали 250 рублей, от которых он хотел гордо отказаться. А за роль в «Миклухе» дали 750 рублей, хотя обещали 10 000 рублей. Это конфискационная реформа 1947 года подсуропила.
Послевоенные годы Робинсона были наполнены ударным трудом и суровой борьбой за возможность выехать в США или хотя бы на Ямайку. Но не помогли ни оттепель, ни фестиваль 1957 года, где за него хлопотали прогрессивные земляки. Ни знакомство с Полем Робсоном и Ленгстоном Хьюзом. Некоторое разнообразие внесли похороны Сталина, когда Робинсон, размахивая довоенными корочками депутата Моссовета, минуя все кордоны, добрался до гроба и двадцать секунд смотрел на мертвого Сталина. Пошел Робинсон на похороны, исключительно опасаясь репрессий МГБ.
Интересное наблюдение сделал Робинсон после указа Маленкова о праве колхозников торговать сельхозпродукцией на рынках.
«…увидели человек 200 крестьян в традиционной одежде; в руках у них были факелы. У нашего здания они остановились, заиграли гармошки и все пустились в пляс. Потом какая-то пожилая женщина поднялась на ступени, попросила тишины и спела песню, восхваляющую Маленкова как спасителя России».
Именно такие неожиданные зарисовки делают книгу Робинсона очень важной для нас. И ставят на золотую полку мемуаристики о России вместе с опричником Штаденом, маркизом де Кюстином, Лионом Фейхтвангером и другими визитерами.
Кроме расизма, которому посвящена отдельная глава, Робинсона преследовали и гендерные проблемы. Большинство женщин, искавших близости с ним, казались Роберту сексотками. А сам он о сексуальных связях не помышлял по причинам глубокой религиозности. 44 года принципиального и вынужденного девства – это посильнее непрерывной слежки ОГПУ-НКВД-МГБ-КГБ. Кстати, когда 67-летний Робинсон вырвался все же в свободный мир – аминовскую Уганду, первое, что он сделал, это женился на чернокожей женщине.
Расизм русских, как пишет Робинсон, к 1962 году принял острую форму. «Такого откровенного расизма, по-моему, не было в Америке даже в двадцатые годы, не говоря уже о более позднем времени». Однако расизм трактуется Робинсоном очень широко. Например, если при нем кричали «Бип! Бип!», имитируя звук издаваемый спутником, он квалифицировал это как унижение его как афроамериканца, неспособного запустить такой же хороший спутник, как русские.
Избавление пришло в лице угандийского посла в 1971 году. Он прислал Робинсону приглашение посетить Уганду. Но Робинсона, к тому времени работающего пенсионера, никак не хотели отпускать. Мотивации были вполне партийные. То «…товарища Робинсона может убить жаркий африканский климат». То «…к товарищу Робинсону в Африке могут вернуться старые буржуазные предрассудки».
После третьей попытки покинуть Родину-мачеху – Робинсона даже снимали с самолета – он очутился на гостеприимной земле Уганды. Что там тогда творилось хорошо показано в фильме «Последний король Шотландии». Но после СССР Уганда показалась Робинсону раем. «Едва мне удавалось задремать, как я вскакивал с постели и подбегал к окну, что бы убедится, что я в Уганде». Робинсон смело пошел на прием к Иди Амину. Амин заявил, что любит всех чернокожих и сходу предложил советскому негру гражданство, дом, машину и место преподавателя колледжа. От гражданства Робинсон благоразумно отказался. До олимпийского 1980 года он был советским гражданином. А потом 6 лет ждал американского гражданства.
Книга кончается небольшим эссе, где Робинсон пишет:
«Я знаю образ мысли русских и знаю советскую систему. И я вижу, что большинство американцев весьма смутно представляют и то и другое. Я далеко не молод. Можно было бы провести остаток дней в кресле-качалке, но меня не покидает беспокойство за судьбу свободного мира.… Судя по тому, как вели себя американские лидеры в конце Второй мировой войны, они к великому сожалению плохо понимали, с кем имеют дело. Тогда Америка была гораздо сильнее СССР и вполне могла бы не допустить разгула авантюризма. Однако она недооценила угрозу и не проявила должной воли».
Эх, не того парня взяли в Пеньковские…
В самом конце Робинсон ставит короткий ультиматум Советскому Союзу. СССР должен, во-первых, предоставлять гражданам свободу выезда из страны. Во-вторых, положить конец провокациям и дезинформации. В-третьих, умерить повсеместно насаждаемую ненависть к Америке. И наконец, говорить своим гражданам правду.
Роберт Робинсон умер в США в 1994 году в возрасте 85 лет. И интересно сравнивать его советскую фантасмагорию с реалиями постсоветизма. Понятно, что автор – въедливый религиозный фанатик, со склочным характером и склонностью к паранойе, но истинная картина минувшего, как правило, складывается из многообразия мнений и точек зрения современников.