От редакции. Студенческие выступления в России вызвали в памяти события 1960-70-х годов в США и Западной Европе, когда студенты начали свою собственную атаку на Систему. Сегодня те бурные годы и влияние на американскую общественную жизнь многие оценивают по-разному. Но, так или иначе, образованию, экономике и самой Системе пришлось меняться. И меняться в лучшую сторону. Terra America уже начала разговор об истоках и итогах студенческого бунта текстом Василия Ванчугова. Мы продолжаем его эссе другого постоянного автора нашего портала Дмитрия Петрова.
Пролог
«...Сопредседатели ревкома Джонни Диор и Эвридика Клико… разработали план восстания. Как только телевизионщики расставят приборы, начнется штурм библиотеки.
Вспыхнут чучела профессоров... Вознесутся в небо портреты “святых”: Ленин, Мао, Сталин, Троцкий, Че Гевара, Арафат. Затем будет подорван тотемный столб либерализма, пятидесятиметровый обелиск с именами буржуазных ученых... Всю ночь революционеры готовились к штурму: играли в скат, курили грас, танцевали хулу и, конечно, факовались на всех ступеньках ректорской лестницы».
Так описывает в романе «Ожог» свое видение студенческого бунта Василий Аксенов.
«Но когда первые лучи пасторального солнышка осветили облака… Эвридика в последний раз провела юным пупырчатым языком по уставшему еще до революции отростку Дома Диора, глянула в небо и... закричала от изумления и ярости.
На вершине университетского обелиска отчетливо была видна койка-раскладушка, а на ней… профессор кафедры славистики Патрик Генри Танджерджет. Как реакционер оказался на вершине, да еще с ящиком пива… осталось невыясненным. В разгаре дня профессор встал и попросил внимания.
– От имени и по поручению молодежи Симферополя и Ялты я сейчас обоссу всю вашу революцию, – сказал он… и, попросив извинения у девушек, исполнил обещание».
* * *
Тишайший профессор рассказывал: «Однажды читаю я лекцию, и вдруг распахиваются… двери, и входит отряд “революционеров”. Впереди черный красавец, вожак».
– Что здесь происходит? – спрашивает он. – Засоряете молодые умы буржуазной наукой?
– Позвольте, говорю, просто я лекцию читаю…
– О чем читаете? – «О русской поэзии…». – «Приказ комитета: с этого дня будете читать только революционного поэта Горького, и никого больше!» – «А Маяковского можно?» – «Оглохли, профессор? Вам же сказано – только Макса Горького, и никого больше!» – «Но … Горький больше известен как прозаик, в то время как …Маяковский…» Они приблизились и окружили кафедру. Голые груди, длинные волосы… а главное, глаза… Нет, не угроза была в этих глазах – странное резкое выражение, быть может, ближе всего к солнечной радиации…
– Вы что, не поняли нас, проф? – спросил вожак.
– Нет-нет, сэр, я вас отлично понял, – поспешил я его заверить…
Между прочим… Вы можете сейчас увидеть героя моего рассказа. Вот он, тот вожак!
Профессор показал подбородком и тростью… Он сидел на тротуаре в позе «лотос», мягко улыбался… и негромко наигрывал на флейте. Улыбка, казалось, освещала не только лицо его, но и всю атлетическую фигуру… и грудину, на которой висело распятие.
Так советский писатель Аксенов впервые встретился с историей студенческого бунта[1].
Кстати, беседовал он с профессором на славной Телеграф-стрит в Беркли, где еще остались следы буйных времен: заложенные кирпичом витрины лавок. Да, увы, первыми жертвами «революций» нередко становятся милые витрины кабаков и магазинов.
Первыми, но не самыми страшными.
* * *
Однако это гостю из СССР Аксенову они (после московской скудости 1970-х) казались безобидными и милыми. Но не юным калифорнийским мятежникам.
Им был ближе бульник, метаемый в цель в соответствии с лозунгом «Разрушим общество потребления!» Они, вроде бы, вычитали его у Маркузе[2]. Но умозрение философа никогда не породило бы девиз тысяч активистов, если бы он в то же время не вырос из их недовольства учебным планом и консерватизмом системы образования. Из их предчувствия призыва на вьетнамскую войну. Из смутного ощущения ограниченности перспектив в мире, где «отцы» уже отошли в недоступные элиты. Но забыли в них оставить ниши для «детей». То есть – перекрыли им быстрые пути ко многим и разнообразным радостям этого общества, к удовлетворению потребностей, которые оно постоянно, неустанно и очень умело в них порождало.
Сам этот лозунг был абстрактен. Но он будил конкретную агрессию против материальных символов – стильных бутиков, «крутых тачек» и – знакового средоточия этого общества – денег…
Как-то раз, разменяв 300 баксов на долларовые купюры, юный вожак нью-йоркских шалопаев Эбби Хоффман[3] с компанией, заказали экскурсию на Уолл-стрит. В храм бизнеса – фондовую биржу. Они еще не знали, что такое информационный повод. И только начали думать над значением слов medium is the message[4]. Но журналисты пронюхали про их план. И вот, с балкона над торговым залом на брокеров пролился денежный дождь – парни метнули купюры. Да так неожиданно, что «на миг замерла священная электронная лента котировок – сердце Западного мира»[5]. Охрана их выгнала. А репортеры спросили: сколько денег вы разбросали?
– Тысячи!
– Сколько вас?
– Сотни. Три… Две… Нас нет! Нас просто не существует! Но баблу – конец!
Но журналисты им не поверили! И история в момент умчалась на ленты служб новостей, а вечером – прошла по всем каналам. Романтическая молодежь – рукоплескала, «квадратный пипл»[6] плевался: да что ж творит эта жалкая кучка грязных коми? Куда смотрит начальство?
Начальство смотрело ТV. Торопея от яркой контрсистемной операции. Оторопь усилилась, когда 15 апреля 1967 года в Нью-Йорке прошла крупнейшая в истории США демонстрация против войны во Вьетнаме. 700 000 человек! Да, во время визита в город госсекретаря Дина Раска, он стал мишенью для целлофановых пакетов с бычьей кровью, которые метали под скандирование hey, hey, LBJ, how many kids did you kill today? И призывы «перенести войну домой».
Но 700 000!..
Конечно, студенты, атаковавшие Раска, были в меньшинстве на марше 15 апреля. Но в ту пору общая проблема – война – объединяла людей с очень разными идеалами и из очень разных слоев[7]. И побуждали их петь часто одну общую песню и двигаться в одном общем ритме.
* * *
И этот социальный рок-н-ролл служил запалом массового движения, нацеленного не только на «общество потребления», но и на Систему. Причем не «капиталистическую систему», как марксистский штамп, а на всю комбинацию отношений, сложенную строителями американского общества в том виде, что оно обрело в третьей четверти XX века.
Да, это был протест против капитализма (про который учат в колледже). Но, в первую очередь – против правил, норм, обычаев и способов жить, ставших стандартом.
Против политических решений, принятых в «задних комнатах» партийных конвентов и кулуарах Капитолия.
Против зависимости исхода выборов от боссов политических машин.
Против многих лет академической или профессиональной карьеры, ожидающих и отделяющих тебя от славы.
Против отца, что годами пашет в корпорации, получает бабки, имеет дом и классную тачку, исправно платит ипотеку, но не способен быть примером!
А кто способен? Голливуд! Там деньги на кустах растут! Там звезды зажигают в одночасье! Там ждут тебя любовь и счастье… Там возможны «Беспечный ездок» и «Забриски пойнт»[8]. И вот ведь: их сюжет – увлекал, а финал – не пугал. А хрен с ним, что в конце всех убили. Зато как оттянулись, фак твою перефак! Come on, baby, light my fire! Freedom’s just another word for nothing left to loose. I ain’t get no satisfaction! – Давай детка, распали меня! Свобода – это просто слово про то, что нечего терять! Ну, не можете вы меня удовлетворить, хоть расшибитесь!
А не можете, то вот и мой ответ: крутой маршрут из кинозала – к «Дорз», «Роллинг Стоунз», Дженис Джоплин, Бобу Дилану… И вот уже – готовьтесь! – «скоро польет тяжкий, тяжкий, тяжкий дождь …» И вовсе не обязательно – радиоактивный. Думаю, это упрощенное понимание метафоры Дилана. «Тяжкий дождь» – поток тотального протеста, льющий из тотальной неудовлетворенности и способный оставить за собой тотальную пустыню. Если не на месте старых городов, то на месте старых смыслов, способов жить и культуры. I ain’t get no satisfaction! Так рифмовались, казалось, несхожие поэтические послания Дилана и Джаггера. И не только поэтические. Но и рекламные. Эй, come on, глянь, как клево тут у нас! И куда доступней, чем достойное место в офисе… Давай, детка, распали меня!
Что это за достойное место? И почему достойное – тебя? И с какой стати? А пох..!
Протест становился образом жизни, обрастая положенными ему особыми причиндалами. Особой символикой, особой одеждой, особой прической (длина волос была темой социального помешательства), особыми стимуляторами, особой музыкой, особым языком. Родители – пригородные жители – в ужасе жаловались журналистам, что не понимают детей, когда те вдруг забегают пожрать и перехватить деньжат. Ну, просто не понимают их слов. А что ж тогда делать детям? Вновь покидать уютные прибежища среднего класса, забившегося в зазор между холодильником и телевизором (PC тогда еще не было J) и топать искать Америку[9]…
И это – не про хиппи.
Это – про как раз студентов. Образованных, организованных, наэлектризованных. Это гарнир из бунтарского сленга, рока, ЛСД и марихуаны, джинсов и маек с надписями, серпов-молотов и пацифистских эмблем, без коего не распробовать главное блюдо, которое он обрамлял. Блюдо, зажаренное в штатовских университетах 60-70-х – левацкий радикализм.
* * *
Бунт не был стихийным.
Но им не управляли из-за кулис ни Москва, или кубинские коммиз, ни ФБР. Это был живой опыт подлинной самоорганизации и самоуправления идеалистически настроенных молодых людей. Кстати, при желании там можно было и заработать, но куда более видимыми были финансовые пожертвования. Нет, попытки власти как-то влиять на процесс, конечно, были. Ходили слухи о лидерах студенческого движения Томе Хейдене, Марио Савио и Марке Радде как об агентах спецслужб. Но такие слухи ходят всегда и обо всех, кто причастен к управлению крупными человеческими ресурсами, и особенно – большими массами беспокойных людей.
А студенты были беспокойными. В Колумбийском университете они атаковали полковника Экста пирожком с повидлом прямо в глаз. А ведь он просто пришел рассказать о плюсах военной службы. Дело кончилось истерикой ректора Грейсона Кирка, оккупацией кампуса, братанием с черными активистами из соседнего Гарлема, битвой с полицией, которой, по общему мнению, не место в университете. Квадратный мир ужаснулся! А студенты стали метать пирожки во всё новых и новых полковников. А полиция – применять дубинки и слезоточивый газ во все новых и новых кампусах. А оккупационное движение – охватывать всё новые и новые университеты.
Движение было многолико. Но организовано. И включало сотни тысяч людей и десятки групп.
«Студенты за демократическое общество» (SDS), YIPpiee («Партия международной молодежи»), «Революционное молодежное движение» (YRM), «Рабоче-студенческий альянс» (WSA). Идейный разброс был огромен – от Бакунина до Троцкого и далее. Буржуазные и тоталитарные мыслители попирались презрением. При этом Мао был странным исключением.
Студентов завораживало гротескное обаяние Герберта Маркузе – седого европейского марксиста. Его тексты – «Репрессивная толерантность», «Эрос и цивилизация», «Одномерный человек». Его лекции. Вот он – многомерный человек – читает лекцию в зале Филлмор Ист в Нью-Йорке. Перед ним – на разогреве – играет группа эйсид-рок. Он творит заклятья, призванные сокрушить контроль Системы над душой и мыслью: «Единственным верным ответом этой одномерной машине разрушения может быть только тотальный и полный отказззззз!!!»
И тут Бен Мазерфакер – главарь отрывных радикалов с Ист-Сайда вскочил, плюнул под ноги и воздел кулак, крича: «Только один такой есть ум, блин! Только его, сука, можно слушать!»
* * *
Подобные слушания привели к вмешательству мятежников в политику. Вы за обновление университетов? Его не добиться, не надавив на бюрократов и ученый истеблишмент. Вы против войны? Ее не остановить, не избрав другого президента. Против войны сенатор Юджин Маккарти? Он ищет выдвижения от Демократической партии как претендент на кресло в Белом доме? Так поддержим его во время конвента партии в Чикаго. На Мичиган стягиваются радикалы. Мэр Дик Дейли в ярости. Он бросает в бой полицию, и она приходит в полное озверение.
Итог – Маккарти проигрывает. На улицах сотни раненых. Суд над активистами: «Чикагская семерка». Приговор – пять лет тюрьмы и 5000 штрафа. Суды над полицейскими – все оправданы.
Стычки стали привычным делом. Задержания – тоже. Более чем стотысячный митинг у монумента Вашингтону. Стотысячный «Поход на Пентагон». Рядом Хейден и доктор Спок, Хоффман и писатель Мейлер, Джерри Рубин и певец Сигер... 600 задержанных. Кое-где – скажем, в Беркли – в бой пошла национальная гвардия. 4 мая 1970 года в Кенте (Охайо) гвардейцы открыли огонь – 4 убитых, 9 раненых. Шок в стране. Это вам не витрины. Это – жизни.
В начале 1970-х выходят книги Джерри Рубина «Сделай это. Сценарии революции» и Сола Алинского «Правила для радикалов»[10]. Но эти сценарии и учебник для акторов запоздали. Движение шло на спад.
Но вскоре выяснилось: главное сделано. Атака на Систему, не сокрушив, принудила ее меняться. И не только внешне – в смысле более свободной одежды в аудиториях, но и глубинно – в виде реформ образовательной политики. И еще глубинней.
А, если угодно – выше.
Процессы в инфраструктурах и антропоструктурах шли созвучно переменам в ультраструктурном пространстве – на уровне онтологий, ценностей, смыслов. И, похоже, они продолжаются. Каковы они? Этот вопрос остается темой обсуждений, которые, думаю, породят важные тексты.
Америка пережила мощное потрясение, вызвавшее смещение социальных пластов и изменения в мировидении и моделях поведения. Это открыло новому поколению пути, ведущие в элиты и ниши в них. Во второй половине 70-х оно получило доступ к солидным ресурсам. Старый истеблишмент согласился делиться. Преграды, вызвавшие протест, были во многом устранены.
Это открыло путь новым видам деятельностей – прежде всего в области информационных и биологических технологий, носителями которых стали новые люди; и стимулировало уже существовавшие, но зажатые тисками старых норм – в сфере технологий гуманитарных.
Новое поколение добилось доступа к Большой Власти. Можно сказать, заключило межпоколенческий конкордат. Это дало Америке импульс развития на 25 последующих лет.
Впрочем, сегодня многие опять указывают на шлагбаумы, блокирующие мобильность людей и идей, и уже ощущают очередные тектонические сдвиги. В ряде секторов мыслящего класса разворачивается дискуссия по их поводу. Очевидно, тому есть серьезные причины.
Эпилог
Студенческий бунт не миновал и Европу.
Лондон, Рим, Париж, Бонн, Берлин стали зонами студенческих восстаний, охвативших другие слои и возрастные группы. Аренами драм, приведших к переменам как на коротком временном лаге (во Франции – отставка де Голля, финал «консервативного десятилетия», ротация элит), так и к стратегическим изменениям в структуре элит и социальной ткани.
Очевидно, события в ЧССР, Польше и СССР 60-70-х годов также были частью глобального процесса: стремления поколения новых видов деятельности устранить препятствия и ограничения на его пути к самореализации. Несмотря на различия между Востоком и Западом того времени.
Различия не отменяют сходств. В Западной Европе не было своих Вьетнамов[11], но студенческий бунт достиг масштабов, сравнимых с американскими. И повлек последствия, подобные тем, что были в США. То же мы наблюдали и на Востоке Европы. Правда в несколько иных формах и на 20 лет позже.
Но, возможно, истоки перемен лежат именно в том периоде.
В чем состояли изменения в ультраструктурах, породившие брожение 60-70-х годов XX века и, прежде всего – одной из самых энергичных и творческих групп – студентов? Очевидно, этот вопрос есть предмет обсуждения в другом жанре. И, надеюсь, оно состоится.
Что же до профессора Патрика Г. Тендерджета, от имени учащихся СССР атаковавшего американскую студенческую революцию, то история показала: он сильно поспешил.
[1] Здесь использован (с сокращениями) фрагмент очерка В.П.Аксенова «Круглые сутки нон-стоп» //«Новый мир», № 8, 1976.
[2] Герберт Маркузе – философ Франкфуртской школы, чьи труды были восприняты иными «бунтарями» как учебники.
[3] Тот самый, к тому времени знаменитый, в основном, тем, что раздавал десяти косяков с марихуаной после своего выступления на конференции радикалов в университете города Баффало.
[5] Abbie Hoffman ‘Soon to be a Major Motion Picture’, 1967.
[6] Square people – англ. – «квадратные люди» слэнговое обозначение обывателя.
[7] И это их деятельностное со-общение дает основание (возможно – единственное) для обобщений в этом тексте.
[8] ‘Easy Rider’ (1969), ‘Zabriskie Point’ (1970) – картины, ставшие культовыми в контр-культурной и радикальной среде 60-70-х годов.
[9] В этой главе использованы аллюзии к песням The Doors ‘Light My Fire’, Janis Joplin ‘Me and Bobby McG’, Rolling Stones ‘Satisfaction’, Bob Dylan ‘A Yard Rain A-gonna Fall’, Paul Simon and Art Gafunkel ‘America’.
[10] Jerry Rubin, ‘Do it. Scenarios for the Revolution’ (1970); Saul D. Alinsky ‘Rules for Radicals’ (1971).
[11] За исключением Великобритании, где именно на 60-70-е годы пришлось расширение и обострение насилия в Северной Ирландии.