1
Приходи ко мне, мой грустный бэби,
Исчезай печали след.
Выдумал беду мой милый бэби,
А беды в помине нет.
Есть у тучки светлая изнанка,
Этим весь наш мир согрет.
Слезы – не горюй! –
Осушит поцелуй.
Ведь нам с тобой совсем немного лет.
Так оно и было, когда 22 июля 1980 года рейс Air France Москва – Париж прибыл в аэропорт Шарль де Голль. И писатель Василий Аксенов, его жена Майя с близкими прошли в вестибюль, где к ним кинулись журналисты. Дело в том, что писатель был, с одной стороны – советский, а с другой – отправленный Советами за занавес. За что? А за «антисоветчину»: издание вольного альманаха «МетрОполь», выход из Союза писателей, свободу суждений и поведения…
Терпение кончилось. Ну смотрите! То дает иностранцам интервью об изъянах однопартийности. То славит в рассказе «Товарищ красивый фуражкин» частный бизнес в советском Крыму. То без спроса, по недосмотру ГБ едет в Западный Берлин; а когда ему говорят: нельзя, мол, советской, мол, власти надо подчиняться, заявляет, что его толкают на крайний шаг – и валит в Париж. О крамольных разговорах, подписях под протестами, дружбе с диссидентами и речи нет. А «МетрОполь» стал последней каплей. Гужееды вынудили уехать на Запад. А то грозили услать на восток. Друзья прощались с ним навсегда. Начальство полагало, что – тоже.
Ну, что ж – здравствуй, вольная русская литература: Гладилин, Некрасов, Максимов! Салют!
А дальше – из Парижа – в Рим. Из Рима – в Нью-Йорк. Привет, Америка.
2
Америку Аксенов любил с детства. За ленд-лизовский шоколад, тушенку, сгущенку, какао и яичный порошок. За джинсы и ботинки. За классные картинки. За то, что матросы союзных конвоев гибли во льдах, чтобы он, советский школьник Вася, выжил в голодном и нищем казанском тылу – сирота при живых (сидящих) родителях. Он там родился – 20 августа 1932 года. Ровно 80 лет назад. И чуть не умер в войну. Спасли родственники и конвои ленд-лиза. Он про них поэмы сочинял: вот плывут, рискуют, а кругом – подлодки черные, а с неба – бомбы со свастикой.
В юности добавились американская проза, кино, стихи, танцы и джаз. А к ним – стильный шик: узкие брючата, галстучек цветной, бойкие девчата… Потанцуй со мной! Come to me my melancholy baby… – пела в патефоне Пегги Ли, самолеты растворялись в небе и невзгоды таяли вдали. А вместе с ними – усы товарища Сталина.
Москва, Калуга, Лос-Анжелос
Объединились в один колхоз.
Доярка Дуня танго поет,
Пастух Ванюша чечетку бьет.
О, Сан-Луи, город больших реклам.
О, Сан-Луи, город прекрасных дам...
«Музон на костях». Фокстрот «Гольфстрим». Первые книги, слава, красный Третий Рим … Он и в столице продолжал любить Америку. Но уже за другое – за свободу, за непринужденность ее посланцев – джазменов, славистов и журналистов. За ее посольство, что было так близко. За мечту о Нью-Йорке и Сан-Франциско. Бывший корреспондент Financial Times Дэвид Саттер рассказывал, как они встретились в Спасо-Хаус: «Вася был самый несоветский из всех советских. Друзья трунили над его пижонством. Одет он был как голливудский продюсер 50-х годов»
Прошли года и он попал туда. С лекциями в Калифорнийский университет. В Лос-Анжелос.
И вьяве узрел свою мечту – большое Американское приключение. Его и описал в очерке «Круглые сутки нон-стоп»: лето, 75-й год, перекресток Тивертон-авеню и Уитлшир-бульвара, заправки с гирляндами шин в свободной продаже (немыслимо в Союзе) кофе-шоп, томные дамы с сигаретами, реклама Корпуса морской пехоты с суворовским девизом «Quality! Not Quantity!», tough guys в джинсовых пиджаках, студенты и собаки, би-боп и «Кадиллаки». Океан…
Когда он летел домой, в небесах встретились «Союз» и Appolon. А он думал: я вернусь.
И вернулся.
Ну что ж. Не беда. Аксенова всегда восхищали американская демократия, изобилие и цивилизация. Тешила доступность и применимость ее плодов в его трудах. Компьютер, диктофоны, приемники, телевизоры, фотоаппараты, магнитолы, пластинки, автомобили, ксерокс, видео и даже фен – всё, что везли в Союз издалека. А здесь – всё под боком. Не быт – поэма.
Американские супермаркеты и универмаги, где всем доступен товар, какого в Москве нет ни в спецбуфетах[1], ни на Грановского[2].парадоксальным образом рождали ассоциации с «распределительной системой Московии», поскольку, забитые «дефицитом»[3], они и были тем, что простой советский гражданин воображал при слове “коммунизм”.
3
Это будило желания. Скажем – описать увиденное. Разве ж мог он без книги об Америке?
Прежде она была для него любовью и мечтой. Теперь стала домом. Его страной. А сам он — русским писателем в изгнании и американским писателем русского происхождения. А это означало, пора было писать американские книги. Но он пишет «Свияжск» – воспоминание о детстве и раздумье о встрече человека с Богом. В ноябре 80-го года начинает «Скажи изюм».
Но в американской книжной индустрии царит правило: издавай, что покупают. Больше купят – выше доход. Книга «пошла», получила прессу – заказывай автору новую. Если «воткнул» его в список бестселлеров, можешь ожидать, что там он и останется: будут покупать потому, что он хорошо продался. Логика: если товар берут, значит, дело стоящее и можно вложить деньги.
В Америке для писателя спрос – фактически то же, что в СССР – верность линии партии. Условие успеха. Но добиться этого трудно. Проблемы: чужой язык, опыт жизни в другом мире; слабая пока погруженность в культуру и коммуникацию мира нового…
Да, Марлен Дитрих. Да, Милош Форман. Да, Энди Уорхолл. Не говоря уже о Юле Бриннере и Владимире Набокове, что добились в США успеха, так и не став до конца американцами.
Аксенов не пишет бестселлер. Да и вряд ли у него получилось бы. Ведь чтобы его сделать, надо писать плохо и о глупостях. Он так не умел. Но рассчитывал на место в литературе. И не только в эмигрантской, но и на большом книжном рынке. Его печатало удивительное издательство «Ардис», что публиковало книги на русском языке, а потом они неведомо как попадали в Союз. Его переводили в Европе. В Random House готовили к выходу его жемчужину – роман «Ожог».
Random House отличался от других тем, что руководство видело издательство и деловым предприятием, и культурным институтом. Считало: мы можем позволить себе издавать авторов, чье имя известно, а тексты хороши, не зарабатывая биг бакс. Но повышая свой престиж.
Вот, к примеру – Набоков, и на рынке был успешен, и мировым мэтром стал. А Аксенову – 48. Он энергичен. Те, кто выгнал его из России, создали ему в Штатах рекламу – образ борца за свободу творчества. То есть всё благоприятствовало появлению его американских книг.
4
Он начал с нон-фикшн. Решил сделать книгу о Штатах. Проехать их вдоль и поперек и рассказать американским американцам об открытиях американца русского. На своей первой американской машине (купленной не в кредит, а, к изумлению продавцов, за полную цену и нал) – олдсмобиле «Омега» – он едет вдоль Атлантики и дальше через Юг до Лос-Анджелеса, а дальше летит на Гавайи. Из путешествий, наблюдений, встреч и сравнений двух миров и образов жизни, наложенных на личный опыт, рождается книга «В поисках грустного бэби».
– Я думаю, – скажет он Джону Глэду[4], – что американскому читателю интересно прочесть про неизвестный мир. Читают же сейчас научную фантастику. …Со временем, я начну больше жить внутри американского общества. Но я не уйду от прошлого. Прошлого у меня достаточно, чтобы писать до конца жизни… Но американский опыт мне очень интересен».
Опыт этот не был безоблачен. Пришлось столкнуться и с пошлостью, и с грубостью, и с жестокостью. Тяжко удручила Аксенова гибель юного провинциала, ограбленного и затюканного толпой хулиганья и бросившегося на рельсы сабвэя. С болью он описал этот эпизод в своей книге.
В этом эпизоде отразился весь ужас загнанности, знакомый Аксенову по СССР, который он преодолел. Сохранил себя. Отстоял суверенное «я». Способность если не сопротивляться, то скрыться.
Он видел и мошенников, и хамов, и отрывных бамов[5], и бродяг, ждущих опохмелки.
Где в Вашингтоне можно опохмелиться
На халяву, то есть как полный бам?
Так вопрошают без постоянного местожительства лица,
У которых лишь зажеванный чуингам
Скрыт за щекой…
5
Он их не боялся. Но держался своего мира – хорошо одетых и полных юмора beautiful people. Мира, где звучит изысканный репертуар хора Йельского университета и гитара Окуджавы, где не смолкает гул приятных вечеринок…
Им посвящена глава «Многопартийная система», где речь о parties – вечеринках, где тусуется «красивый народ», культурная среда, в которую окунулся Аксенов – «его толпа».
Особое место в ней занимает, конечно же, ЗАП – «знаменитый американский писатель». Его образ был впечатан в сознание советской интеллигенции в виде Хемингуэя, Фолкнера и Стейнбека. Плюс Апдайка, Миллера и Воннегута … В них и их героях читающая и, отчасти, пишущая публика СССР находила то, чего ей не хватало вокруг: смелость, независимость, устремленность к приключениям, поиск новых ощущений и ролей – набор черт, которые потом он определил как байронический. Не зря Набоков звал Хемингуэя «современным Чайльд Гарольдом». В этих словах Аксенов увидел высокую оценку. «Разве уникальные таланты Пушкина и Лермонтова начинались не по разряду провинциального байронизма? – вопрошал он. Вот где стартует разработка Аксеновым двух новых тем: байронизма и американского мифа.
Часть этого мифа и есть байронизм. Впрочем, современный ЗАП, на войну он не спешит. Бой быков ему претит. Он мало пьет, но сладко спит. А в промежутках говорит нечто, рассчитанное на цитирование в медиа. Перемещаясь с приема на прием (похоже, с одним и тем же дринком в руке), он поддерживает впечатление: он важен, напоминает о себе миру.
Похоже, – думается Аксенову, – энергетический центр мировой литературы сместился в зону сопротивления, где байронитствует писатель из Восточной Европы и СССР – либерал, культурный партизан или беглец, играющий новую роль – изгнанника, испытывая старое острое ощущение – жажду признания, переживая новое приключение – жизнь в Америке.
6
Важную роль в ней играют иммигранты из России. Им посвящена особая глава. И даже несколько. Вот Рахманинов. Вот Сикорский. Вот множество талантливых русских, жены которых спрашивают у подруг: а что, Машин жених – он наш или иностранец?
Больше того, вся книга построена на сопоставлении двух способов жизни, двух историй, двух культур: российской (советской) и американской. В этом – стержень ее сюжета.
Занятна и глава о черных – «Негры под американским снегом». Особое место занимает в ней история важная для него как изгнанника. Аксенов просил об американском гражданстве. Но прибыв в столицу, не получил из Калифорнии свои документы. Пришлось собирать их вновь. …И получить отказ. Нет некой справки. Аксенов советует обратиться к базе данных. И…
– Вы что, учить меня решили?.. – вопросила его чиновница. – Что это вы разговорились, мистер? Вы беженец, понятно?! Правительство США не настаивает, чтоб вы жили в этой стране! Если вы считаете, что с нами трудно иметь дело, можете убираться!».
Изумленному русскому всё объяснил беглец из Польши: «Беженцу из Восточной Европы, где он столько слышал об угнетенном «дяде Томе», присуще что-то вроде высокомерной жалости к неграм. А те этого не любят: думают: бесправные, а чувствуют себя расой господ. Жалеете нас? Ну, так ощутите последствия векового рабства!»
Этот случай он описал. С немалым юмором. Как и стремление американцев искоренить расистские и другие предрассудки. Как и феминизм. Как и политкорректность. Его возмущает другое – склонность американцев жаловаться на цензуру, в условиях свободы слова. Плюс их равнодушие к культурным и спортивным событиям за пределами Штатов. Да и к миру вообще.
Об этом он размышляет в главе «Кафе “Ненаших звезд”», куда помещает Жана-Поля Бельмондо и других видных писателей, спортсменов и актеров. Жан-Поль кушает в компании режиссера Куросавы и поэта Окуджавы, Фредерика Шопена – польского музыканта и германского мыслителя Иммануила Канта, плюс – скромных лауреатов из Старого Света – Уильяма Голдинга и Элиаса Канетти. Жану-Полю хорошо. Кушая водочку, он говорит: «такие вокруг редкостные таланты», но и сетует: «жаль, что в Америке меня узнают только русские эмигранты».
7
Но, несмотря на это подтрунивание, американская критика приняла книгу хорошо.
– Да, – писали о «Грустном бэби», – Аксенов не оставил в СССР присущей ему иронии… И она позволила ему увидеть, что и он не свободен от комплексов… Ну что ж – добро пожаловать в Америку, где социальные ритуалы могут быть столь же сложными, как придворные церемонии в древней Японии. И при этом – столь же исторически обусловленными.
А вот что писал в Los Angeles Timеs Ричард Эдер: «Аксенов… живет в нашей стране полдюжины лет. Вряд ли он достаточно квалифицирован, чтобы писать о США. Но он блестяще квалифицирован, чтобы писать о себе в США. “В поисках грустного бэби” – рассказ о том, как долог путь эмигранта к желанному берегу; а писателя-эмигранта – особенно».
Критикам понравилось рассуждение Аксенова об искусстве, принадлежащем народу, платящему за него. «Но за какое искусство он платит? – спрашивал Ричард Лингеман[6] из New York Times в статье “В целом ему здесь нравится”, – За телевидение, которое делают будто для детей? Или за то, которое художникам надлежит вечно поднимать на новую высоту?»
Обычно люди, хорошо живущие в своей стране, рады, когда о ней пишут хорошо.
Даже если профессия требует объективности. Дональд Моррисон в статье «Светлая изнанка»[7] в Time пишет: «Грустный бэби» убеждает: для иммигрантов Америка – светлая изнанка туч их жизни…
Он отмечает: Америка… рада своим сатирикам. Она любит их. Однако, как и другие остроумные гости, Аксенов может так полюбить эту страну, что утратит зубастость».
Книга «In Search of Melancholy Baby, a Russian in America» вышла в свет в 1986 году в Random House на английском языке, в твердом переплете и хорошем переводе Майкла Генри Хайма и Антонины Буа, и заняла место в витринах с ценой 15 долларов 95 центов за штуку.
В 1987-м году ее издало Vintage Books в обложке бумажной. Всего продали 30000 экземпляров.
Она стала для Аксенова дверью на американский рынок.
8
Отвечая на вопрос, всё ли ему нравится в стране, оказавшей ему гостеприимство, он ответил: «Я люблю эту страну. Возможно, США – это модель будущего человечества». Но при всём том, он и боится за нее. Его пугает капитулянтство левых интеллектуалов, готовых, по его мнению, сдаться Советам. Его смущает расслабленность и аполитичность простых американцев, избалованных благополучием. Напрягает равнодушное спокойствие военных и чиновников.
«Не без содрогания, – пишет он, – выходец с Востока думает о том, что может произойти… Развал Соединенных Штатов, тот самый “последний и решительный бой”»…
Это – предупреждение американцам, убаюканным свободой и мифом о величии США.
Впрочем, определенные надежды давали реформы Горбачева.
Дело в том, что начатый в первые месяцы жизни в Штатах «Грустный бэби» был завершен в Перестройку. Поэтому первые страницы книги полны рассуждений о неприязни мира к Америке, а последние – о Горбачеве, его реформах, вероятном будущем СССР и отношений двух стран.
В необратимости этих реформ Аксенов сомневался. Уж больно непоследовательно, а, порой, и камуфляжно они выглядели. Он писал об этом в «Бэби» и говорил по голосам. Он хотел, чтобы всё было яснее, быстрее и однозначнее. Впрочем, до всего этого еще далеко.
А пока выходят другие его сочинения. Осенью 83-го года – «Остров Крым» Следом – «Ожог».
Став стипендиатом Института Кеннана, он пишет роман «Бумажный пейзаж». Его выпускают «Ардис» и Random House. В декабре 1983-го года завершает роман «Скажи изюм», который также выходит в «Ардисе» в 1985-м. Знатоки говорят, тогда за эту книгу в СССР если и не давали как за «Ожог» и «Остров Крым» по 7 лет лагерей и 5 ссылки, то жизнь испортить могли всерьез.
9
Аксенов преподает. Его роман с Американским Университетом начался в 1975 году.
В 81-м году он продолжился. Сперва Аксенов принял предложение от Мичиганского университета в Анн-Арборе, а затем – став «писателем в резиденции» в Университете Южной Калифорнии в Лос Анджелесе. Потом в этой же роли и в других должностях трудился в ряде ведущих учебных заведений: Университете Джорджа Вашингтона, в Гаучеровском Колледже, в университете имени Джонса Хопкинса в Балтиморе и Джорджа Мэйсона в Вирджинии. Попутно он сотрудничает в Стэнфорде, Колумбийском и Калифорнийском университетах, в Беркли, в Вашингтонском и Виргинском, в Чикаго и Принстоне.
Университеты, – писал он – «ободряющая, очень положительная струя в американской жизни…». «Можно было найти и альтернативы этому типу существования. Однако все эти альтернативы посягали в большей степени… на мое писательское время». И далее: «Я выигрываю от этого жалование, которое позволяет мне оплачивать хорошую квартиру в центре Вашингтона». Главным же плюсом Аксенов считал «подскок настроения, когда обнаруживаю себя среди веселой и здоровой… благожелательной и любознательной молодежи».
Гаучер Колледж удостоил его звания Doctor of the Human Letters. Эту степень присуждают за достижения в области гуманитарного знания и практики.
В 1988-м году он получил приглашение Georg Mason University вести курс русской литературы. И принял его. «Джордж Мэйсон» стал последним университетом, где преподавал Аксенов. С 1988 по 2004 год. За эти годы он стяжал и почтение коллег, был включен в элитную академическую группу Кларенса Робинсона и удостоен ранга полного профессора.
10
В этом ранге он и покинул США.
Тому было много причин. Но одна из важнейших – Random House не стало издавать роман «Кесарево свечение», ибо боялось плохих продаж. Политика компании изменилась, и она решила пожертвовать почетным званием солидного культурного института в угоду росту рентабельности.
Это нормально для Штатов. С первых дней жизни в США Аксенов столкнулся с тем, что продажи – главное. И с тем, что «столетие торжества книги» – XX век – уходит в прошлое. А с ним и триумф серьезного автора, создателя умной прозы: творца, учителя, примера, властителя дум. Того, кого обожают. Но в Штатах такая литература, мягко говоря, – не для всех.
Меж тем, Аксенов считал «Свечение» ключевой своей книгой. Отказ возмутил его. Он задумал переезд. Но расставание не убило любовь. Он продолжал воспевать Америку.
Нашел ли он грустного бэби? Скорее нет, чем – да. Это позволило ему искать всю жизнь.
Друг Аксенова писатель Александр Кабаков считает, что «грустный бэби» для него – это музыкальный символ Америки. Той, что прорастала в его душе в юности – в военную пору ленд-лиза, чтения стихов и знакомства с джазом… Это связь с теми Штатами, которые он выдумал.
– Когда я начал писать эту книгу, – скажет Аксенов в интервью, – мне пришлось искать крупицу взаимной ностальгии. И я нашел ее в своей памяти – эту давнюю песенку «Come to Me My Melancholy Baby» …». Когда-то я ее услышал в фильме «Ревущие 20-е». И помню, как все мы – дети послевоенного СССР – радовались этим знакам, которыми общалась с нами Америка.
Грустный бэби Аксенова – это, похоже, та Америка, какую он видит внутренним оком.
То есть поиск грустного бэби – процесс сродни путешествию беспечных easy-rider’ов Джека Керуака и Дина Мориарти[8]. Или героев все той же песенки «America». Или воннегутовского Килгора Тратуа (тоже, кстати, писателя[9]). Или Вуди Гатри, чей поезд мчится к славе[10]. Которые летели по Штатам, возможно, оставаясь лишь тенями героев «Затоваренной бочкотары», но при этом в поисках их прекрасной души и великой мечты…
Приходи ко мне, мой грустный бэби.
О вине, фантазии и хлебе
Будем говорить мы спозарану.
Есть у тучки светлая изнанка…
[1] «Спецбуфет» – буфет в государственных, партийных и других учреждениях, где особый круг лиц мог приобрести продукты, недоступные другим гражданам в обычных торговых точках. Доступ в «спецбуфет» был привилегией.
[2] Улица Грановского – улица в центре Москвы, где в советское время располагался распределитель дефицитных товаров, в том числе и продуктов питания, высшего разряда.
[3] Этот экономический термин стал жаргонизмом. «Дефицитом» называли товары и продукты, которые, как правило, отсутствовали в обычных магазинах, столовых и буфетах, но которые можно было «достать» – то есть, купить нелегально.
[4] Джон Глэд – славист, историк, литератор, автор книги интервью с советскими эмигрантами «Беседы в изгнании».
[5] Bum – паразит: так называют в Америке бездомных, опустившихся асоциальных бродяг и попрошаек. Англ.
[6] Ричард Лингеман – автор книги «Америка городков» и ряда других.
[7] Статья называется Silver Lining – эти слова из песни Melancholy Baby: …every cloud must have a silver lining… можно перевести на русский так: «есть у тучки светлая изнанка…».
[8] Главных героев романа Джека Керуака «В дороге».
[9] Герой романа Курта Воннегута «Завтрак для чемпионов».
[10] Мемуары американского фолк-поэта и певца Вуди Гатри Bound for Glory в переводе Владимира Познера и Валентины Чемберджи «Поезд мчится к славе».