Ни одно состояние не разъедает душу изнутри, вопреки внешнему спокойствию, так болезненно как предчувствие грядущей катастрофы.
Широка Миссисипи. По прямой, как стрела, эстакаде несется машина. За рулем потомок аристократического рода Деверо. Пока что он испытывает только смутную тревогу, не подозревая, что улизнул с собственных похорон.
Так начинается последний фильм режиссера Лучио Фульчи – «Врата безмолвия». В роли Мелвина Деверо снимался потерявший к тому времени форму Джон Сэвидж, звезда таких классических лент, как «Охотник на оленей» Чимино и «Волосы» Формана.
Чем хуже выглядит актер, тем достоверней мы ощущаем обреченность его героя. Каждый глоток виски, которое он так безрассудно хлещет прямо за рулем, приближает и его, и нас – соглядатаев этой абсурдной драмы, к истине, чья суть сводится к банальной поговорке «двум смертям не бывать, от одной не скрыться». Смерть в образе темнокожей красавицы начинает флиртовать с мистером Деверо с первых минут повествования, однако он – южный джентльмен до мозга кости, смесь небрежной галантности с врожденной брезгливостью, упорно не желает понимать, на что намекает ухоженная цветная дама.
Консерваторы, заставив себя посмотреть эту, в общем-то, провальную картину, возможно, узрят в ней символизм вымирания американской аристократии, призрачной и полулегальной. Модернисты не увидят ничего специфически нового, кроме неуклюжей попытки больного и усталого маэстро напугать и озадачить зрителя в последний раз.
Люди неангажированные, наделенные к тому же интуицией и достаточной долей бесстрашия, увидят знакомые по сновидениям места, а в главном герое, скрепя сердце, опознают себя. В конце концов, у каждого человека вне зависимости от его национальности, возраста и пола, был, есть и будет свой американский двойник, которому он время от времени пытается подражать на людях, в постели или в мечтах.
Джон Сэвидж – полноватый блондин в очках и хорошей светлой рубашке (мы почти физически ощущаем, как грязнится ее воротник по ходу иррациональных действий того, на ком она надета) как нельзя адекватно воспроизводит поведение современного человека, по меркам наших дней совершенно обыденное, а вовсе не паническое.
Ибо куда бы мы не спешили, в чем бы мы не неслись – кто в метро, кто в чем посолидней, хотя бы в такси…
По любому туннелю и любой эстакаде…
Куда бы мы ни опаздывали, – в Берн, Цюрих, Женеву (конечный пункт играет роль для тех, кто понимает) или в ночную пиццерию у себя «на районе», мы, стараясь не поглядывать друг на друга, несемся по хайвею через Мексиканский залив. Параллельно машине обреченного мистера Деверо, который уехал с кладбища вопреки всякой логике, потому что хоронили, по всей видимости, его или кого-то другого, но с намеком, что хоронят его…
И вообще, это чертовски тривиальный прием, обыгранный американцами полдюжины раз. Тот же Лилиан Флетчер в радиопьесе «Попутчик» например.
Да и что тут, собственно, не стыкуется? Разве не может современный человек, выехав из Днепропетровска, приземлиться в Новом Орлеане или даже в Сен-Луи, где родился отец рок-н-ролла Чак Берри?
В кинофантастике шестидесятых был чрезвычайно популярен следующий сюжет: жители некой планеты, которой угрожает скорая гибель, вылитые земляне по облику и поведению, бегут с нее в звездолете, заранее присмотрев более благополучное место для высадки. Разумеется, место это «третья планета от Солнца» – Земля. Где все точно так же как там, откуда они эмигрировали – от качества кислорода до угрозы атомной войны.
Экранизировать подобные истории – занятие экономное. Не надо тратиться на грим и вычурные декорации. Даже прически «инопланетянам» менять не надо. Но в реальном мире такое бегство равносильно полнейшей фрустрации и крушению надежд. Это никакой не хэппи-энд, а кладбищенский тупик – попадание в Царство мертвых, мало в чем отличимое от «царства» живых.
Словосочетание «дистопический кошмар» на обоих языках звучит почти одинаково, разница всего в несколько букв, чье значение, скорбно покачав головой, способны оценить лишь самые продвинутые каббалисты. Наш современник сближает некогда враждебные, но пленительные друг для друга миры, мазнув пальцем по панели ноутбука, словно ребенок, впервые открывший жестянку с ваксой.
И тогда они, миры эти, сдвигаются, словно колонки на полу у загулявшего жильца – вплотную к пылающим ушам – чтоб гремело! Или страницы дефицитной книги, между которых плеснул канцелярским клеем библиотечный вандал.
Рефреном уходящего столетия служила казенно-романтическая формула «разрозненный мир обретает единство». Вот лишь некоторые образчики результатов этого процесса, на быстрой, так сказать, «промотке».
Фред Астер, пляшущий темпераментный кавказский танец – с совершенно серьезным, даже свирепым лицом. Не можете вообразить? – Жизнь заставит.
Фолкнеровский Попай – после экзекуции родственники заберут его труп, чтобы похоронить в горном ауле, потому что по паспорту Попай оказался Попаевым, хотя Фолкнер этого за пьянками не заметил.
После смерти Хамфри Богарта его вдова Лорен Бэколл с детьми также отправляется в горы преподавать сценическую речь в местном театральном училище.
Все вестерны, включая «Великолепную семерку» и «Лимонадного Джо», начинаются и заканчиваются в долине Дагестана.
Хлам и мусор заброшенного некрополя «кружится в вихре бытия», но никто не пытается поймать его частицу на лету или тормознуть, как мяч, ногой, чтобы, чтобы, рассмотрев внимательней, снести находку в краеведческий музей или в лавку к антиквару.
Никто ни за чем не охотится, никто ничего не сортирует.
Джазовую композицию Pressure Cookin’ вытесняет заурядная «скороварка», отрада матушкиных глаз.
Когда-то Америка гордилась тем, что на ее землю не упала ни одна вражеская бомба. История последних десятилетий убедительно показала, что эта страна способна выигрывать только те войны, победа в которых отвечает интересам злокачественных, порой невменяемых меньшинств.
Еще один классический сюжет в духе «Сумеречной зоны» – авиатор начала века, угодив в зону повышенной турбулентности, приземляется на военном аэродроме наших дней. Так временами выглядел президент Буш.
Кто знает, быть может за штурвалом машины, чьи шасси недавно окопали в руинах башен-близнецов, сидел отвергнутый избирателями и ошельмованный прессой Чарльз Линдберг? Почему бы и нет – все падающие и взлетающие самолеты выглядят приблизительно одинаково. И вряд ли нынешний обыватель, выслушав столь смелую версию, пожелает тратить силы на сомнения.
По этой же причине если мелкий ди-джей из гетто, выступая по первому каналу, как пример американского невежества приводит два замшелых анекдота, один из которых, конечно же, про президента по имени Джордж Вашингтон Бридж, никто не свистит и не улюлюкает, как на записях, изготовленных в том же гетто, где покойный Борис Сичкин передразнивает Брежнева.
Родина Элиота и Генри Джеймса давно представляет собою райцентр, где обитает чья-то родня, пуская одичавшая, но городская. Прославленные классики мало-помалу разделяют участь талантливых поденщиков сериала «Альфред Хичкок представляет» - от кого-то сохранилась пара черно-белых фото, а от кого и вовсе ничего, даже точная дата смерти неизвестна…
Словно и не люди придумывали эти короткие, добросовестные истории.
Любознательный человек поеживается под бременем никому не нужных сведений в парадоксальном климате запустения и многолюдства. Мы в городе вечных сумерек, разделенном рекою суицидов на две зоны безмолвия, рекою, впадающей в море забвения.
Кощунственно «оживленный» некрополь, внутри которого приютился некрополь маленький, размером с кукольный вертеп – в нем из последних сил делают вид, будто торгуют ошметками американского масскульта: скрипучие проигрыватели, штабеля засаленных грампластинок, грошовые биографии умерших «звезд» со штампами приютов и больничных библиотек. Когда-то эту рухлядь называли гулким словом «аппаратура».
Когда-то вместо слова «постер» наши «мастера перевода» предпочитали писать «огромный фотопортрет» – Джон Уэйн в папахе вместо ковбойской шляпы, гарантирует зеленым беретам «рай под сенью сабель».
Группа Mamas & Papas возглавляет хит-парад с пронзительной балладой «Америка убила моих сыновей», когда-то та же самая песня называлась California Dreaming. Калифорнией бредили не джигиты и не шахиды, а «центровые» хиппари и хиппарки, поборники мира и любви на папиной шее.
Это ради них устраивали свистопляску с правами человека – свободный въезд, свободный выезд. Так интересы местечкового нигилизма смыкаются с целями бездарного «фундаментализма». Кому-то невтерпеж потоптаться на пороге клубарика CBGB, где зарождался пресловутый «панк-рок», а кому-то – изувечить сотню-другую незнакомых людей.
Почему бы и нет, если свободный въезд, свободный выезд и так далее?
Рука руку моет – на одной «фенечки», другая – в крови. Обе, каждая по-своему, борются с ненавистной «системой», за нашу, так сказать, и вашу свободу.
По телевизору поздно ночью старый фильм по старой книге Айн Рэнд – лихо скачет Гари Купер, молодой архитектор, болеющий за смелый проект небоскреба-мечети. А это кто – Боб Дилан?! Быстро учись петь по-муцураевски. Хосе Феррер в «Мулен Руже» у Хьюстона играет не Тулуз-Лотрека, а одного из наиболее одиозных полевых командиров.
Еще пару месяцев назад подобные qui pro quo читались бы как вымученный и некорректный юмор. Как стилизация под некогда модный «мовизм» Анатолия Гладилина, но теперь проведенные нами аналогии будут преследовать каждого, кто знаком с перечисленными выше произведениями искусства.
Для домоседов и отшельников, гнушающихся эмиграции, остается сравнительно оптимистичный вариант – бегство в культуру «другой планеты», на худой конец – цивилизации. Туда, где еще сохранились вещи довоенной сборки, где все честнее и качественней: книги, фильмы, музыка.
Все изготовлено с умом и вкусом, и вызывает только симпатию, интерес и благие мысли.
Взлетаем, приземляемся, высаживаемся – слышим стоны, видим изувеченных в поганом дыму. Вспоминая о жертвах нацизма, принято говорить: сколько эйнштейнов и михоэлсов вытекло в виде дыма в трубу крематория, сколько гершвинов обратилось в пепел и прах…
Два моральных уродца, за которыми маячат силуэты духовных лидеров постарше, пока лишь «пометили» территорию, осквернив мирный и благородный Бостон выходкой, которая уместна на зловонных барахолках третьего, погрязшего в самоистязании, мира.
Все это лично мы остро понимали много лет назад, но от этого не легче. За внешне безобидными глотателями пустот, которым приспичило повидать колыбель панк-рока, непременно пожалуют куда более кровожадные туристы, чей фетиш – порнография садизма и запугивания, чтобы проверить колыбель на прочность.
Воистину нет ничего мрачней и муторней, чем предвкушение надвигающейся беды.
Разве только мысль о том, что других ощущений нет.
Однако хватит сгущать и без того сгущенные краски.
Лучше поставим точку, напомнив слова человека, наделенного колоссальной интуицией и воображением, подвижника, открывшего европейцам гений Эдгара По: «я знаю немало честных людей, которые, подобно мне, утомлены, опечалены, удручены и подавлены этой опасной комедией». И маленькая деталь вместо хэппи-энда – в реальной жизни Сенди Шульц, актриса, сыгравшая смерть Мелвина Деверо, через два года стала женою Джона Сэвиджа. Она остается ею и по сей день.
Terra America рекомендует к этому эссе: