От редакции: Недавно, в 50-ю годовщину убийства Джона Кеннеди портал Terra America опубликовал главу из книги Дмитрия Петрова, посвященной 35-му президенту США, чья жизнь и смерть еще долго будут вдохновлять многих людей по всему миру ― особенно сторонников теории заговора. Однако не менее загадочна жизнь и смерть единственного официального подозреваемого в убийстве Джона Кеннеди ― Ли Харви Освальда, застреленного двумя днями позже. О нем статья Кирилла Бенедиктова, чья мама была знакома с Освальдом, когда тот жил в Минске.
* * *
Ровно пятьдесят лет назад, 25 ноября 1963 года, в квартире на набережной Максима Горького, две женщины ― молодая и пожилая ― смотрели телевизор.
На экране двое крепких мужчин ― один в светлом костюме и белой шляпе, другой в темном костюме и черной шляпе ― вели под руки худощавого молодого человека в свитере с сосредоточенным, немного удивленным лицом.
Да я же его знаю! ― воскликнула неожиданно одна из женщин.
Еще бы, ― иронически отозвалась вторая, не выпуская изо рта папиросу. ― Его весь мир знает. Это же Ли Харви Освальд, человек, который убил Кеннеди!
Нет! ― возразила первая. ― Мы с ним знакомы, я его встречала в Минске...
В эту секунду к группе одетых в строгие костюмы детективов приблизился, растолкав толпу журналистов, коренастый плотный мужчина и быстрым движением сунул в живот Освальду ствол револьвера. Грохнул выстрел, агенты отпрянули в стороны, а молодой человек с перекосившимся от боли лицом стал оседать на пол. Бесстрастный голос за кадром произнес: «Ли Харви Освальд умер два часа спустя в больнице города Далласа».
«Так, буквально у меня на глазах, был убит Освальд», ― вспоминала впоследствии одна из смотревших тогда телевизор женщин ― моя мама.
Мама действительно была знакома (хотя и шапочно) с Освальдом в 1960-1961 годы, когда он жил и работал в Минске. Город в то время был относительно небольшим, и молодежь, прогуливавшаяся по проспекту Ленина, хорошо знала единственного на весь Минск настоящего американца. Освальд жил почти в самом центре, на улице Коммунистической, в однокомнатной квартире, которую предоставил ему горисполком.
«Получил маленькую однокомнатную квартиру с кухней и ванной около завода (8 минут ходьбы) с прекрасным видом с двух балконов на реку, почти бесплатно (60 рублей в месяц), это русская мечта» ― записал Ли в своем дневнике.
Работал он на Минском радиозаводе («работаю как рабочий по металлу, «проверяльщик», зарплата 700 рублей в месяц, работа легкая, быстро учу русский»).
С этим заводом связана одна загадка, которая уже давно не дает мне покоя. Радиозавод имени Ленина (до 1957 года ― имени Молотова, ныне ― «Горизонт») не был «ящиком», но все же производил приборы, применявшиеся в армии и в космической отрасли.
«Специализировался на выпуске радиоизмерительной аппаратуры и радиоэлектронных устройств, в том числе, и для военных целей», ― писал в своих мемуарах первый президент постсоветской Беларуси Станислав Шушкевич, работавший на радиозаводе инженером.
И вот на этот самый завод, более того ― в экспериментальный цех ― устраивается работать американский гражданин, бывший морской пехотинец армии США, который не имеет для этого необходимой квалификации.
«Больше всего боялся, чтобы его куратор ― настоящий слесарь-профессионал, как и большинство рабочих в экспериментальном цеху, ― не поручил ему делать детали по моему заказу. Испортит», ― вспоминал тот же Шушкевич.
Удивительная история. Неужели в Советском Союзе образца 1960-го года было возможно подобное административное разгильдяйство? Куда же смотрели «бдительные органы»? А между тем, секретарь парткома экспериментального цеха товарищ Либезин поручил Шушкевичу и его университетскому другу Александру Рубенчику подучить американца русскому языку. Естественно, от такого предложения отказаться было нельзя. Условия были поставлены жесткие: во-первых, уроки должны проводиться только втроем ― Шушкевич, Рубенчик и Освальд, а во-вторых, категорически запрещено было расспрашивать Освальда, кто он, откуда, где рос, учился, как попал в Минск. Темы занятий, вспоминал Шушкевич, тоже не побуждали откровенничать: погода, город, страна, цех, завод, спорт, магазин, базар, театр, кино. В общем, такое обезличенное общение, ориентированное на то, чтобы по возможности обогатить словарь странного американского слесаря...
Вообще контакты Освальда в Минске обычными не назовешь. Взять хотя бы Александра Зегера, польского еврея, эмигрировавшего в Аргентину в 1938 году, и вернувшегося на родину (уже в советскую Белоруссию) в 1955 году. В Аргентине Зегер работал на американскую радиотехническую компанию, а в Минске стал начальником отдела на том же радиозаводе. Именно Зегер начал исподволь отговаривать Ли от его стремления осесть в СССР насовсем, мало-помалу раскрывал ему глаза на неприглядные стороны советской действительности, мягко подталкивал к возвращению в Америку.
Но поначалу Освальд о возвращении и не думал. В Минске ему жилось привольно: на заводе он особенно не перенапрягался, да и белорусские красавицы явно баловали его своим вниманием.
«Освальд почти ничего не делал на работе, ― вспоминает монтажница радиозавода Галина Макеева, ― спал больше. Спрашивают его: “Чего спишь?”. “Любил много”, ― отвечает. Он вообще был такой неповоротливый, ничего не умел делать. Мы очень удивились, что он пришел, и ему стали сразу платить много, и дали квартиру. Я у него даже спрашивала: вот если б я к вам приехала, вы б мне такое же дали? Нет, конечно...»
«Знакомые ребята с завода рассказывали, ― говорит мама, ― что Освальд иногда садился прямо на пол посреди цеха и делал вид, что спит. «Ты чего?» ― спрашивали его товарищи по цеху. «Я бастую», ― отвечал Ли и улыбался. Начальство его за это не ругало...»
В какой-то момент Освальд начал подозревать, что КГБ установило за ним слежку. Однажды он сказал своему приятелю Эрнсту Титовцу, что у него в квартире есть «клопы» ― bugs. Наивный Титовец принялся помогать выискивать насекомых, и тогда Ли, ухмыляясь, объяснил, что имеет в виду подслушивающие устройства ― «жучки». Эрнст был в шоке ― «мы ведь и девочек приглашали». Приятели перевернули всю квартиру вверх дном, но, конечно, ничего не нашли.
Друзья и подруги (а их у Освальда в Минске было много) называли его Алик. Веселый, симпатичный, подтянутый, в темных очках, он был частым гостем на молодежных вечеринках. Ходил на танцы в парк Челюскинцев, где располагалась большая танцплощадка. Правда, по свидетельству знавших его девушек, танцевал плохо, больше стоял, улыбался.
Зимой участвовал в лыжных походах, причем на лыжах ходил хорошо. Один раз товарищи взяли его с собой на охоту, и вот тут Ли оскандалился. Выстрелил в зайца, который выскочил прямо у него из-под ног, но не попал, зато едва не уложил шедшего перед ним слесаря Леонида Цагойко. После этого приятелей Ли вызвало к себе заводское начальство, устроило головомойку и строго-настрого запретило брать американца с собой на охоту. Почему? Никто не знает.
«Я, как услышал по телевизору, что убили Кеннеди, сразу сказал: Освальд ― козел отпущения. Почему? Плохой он стрелок был, даже по зайцу не мог попасть», ― вспоминает Цагойко.
Не смог попасть в зайца практически в упор? Это Ли Харви Освальд, который в 1956 году во время экзамена по стрельбе выбил 212 очков (норматив для снайпера ― 210)? Правда, уже в 1959 году его результат ― 191 очко, в то время как норматив для «меткого стрелка» ― 192. Получается, что его стрелковое мастерство падало год от года. Но как же тогда роковым днем 22.11.1963 он сумел сделать три поразительно метких выстрела (при этом молниеносно перезаряжая винтовку) с расстояния в 175, 240 и 256 футов соответственно? «Может, правда, позже стрелять научился?» ― недоумевает Цагойко. Но в апреле 1963 года Ли стрелял в отставного генерала Эдвина Уолкера, которого считал фашистом, с расстояния в 30 метров (90 футов)... и не попал. Вот вам и снайпер, вот вам и меткий стрелок. Правда, о том, что в Уолкера стрелял именно Освальд, известно только со слов его вдовы, Марины Прусаковой (ныне Марина Освальд Портер), которой он об этом рассказал на следующий день после покушения.
Марину Ли встретил в Минске, уже в то время, когда начал подумывать о возвращении на родину.
«Я и Эрик сходили на профсоюзные танцы. Скучно, но в последний момент меня познакомили с девушкой, у которой были французская прическа, красное платье и белые туфли. Я танцевал с ней, а потом провожал домой, вместе с пятью другими поклонниками. Ее зовут Марина. Мы сразу друг другу понравились, она дала мне свой телефон и уехала с другом на такси», ― записал Освальд в дневнике 17 марта 1961 года.
А 30 апреля Ли и Марина поженились.
Между тем, семена, посеянные аргентинским эмигрантом Зегером, дали свои всходы. Освальд убеждает жену, что им гораздо лучше и веселее будет в Америке. И в 1962 году, вскоре после рождения дочери Джун, Ли и Марина (которой неожиданно быстро дают разрешение на выезд из СССР) возвращаются в США.
А там ничего хорошего семью Освальдов не ждет. Ли пытается писать мемуары о жизни в Советском Союзе, но довольно скоро бросает это занятие ― литературных способностей у него нет, терпения тоже не хватает. Марина постоянно конфликтует со свекровью, они с Ли все чаще ссорятся, Освальд ищет, но не может найти себе работу. Он уезжает в Новый Орлеан, где сближается с левыми, ориентированными на Кастро, организациями, раздает на улице листовки в поддержку революционной Кубы. Марина живет у друзей, среди которых много русских эмигрантов. С Ли они теперь видятся нечасто, но былая страсть еще жива ― в октябре 1963 у Освальдов рождается вторая дочь, Одри.
Ли мечется, едет в Мексику, где пытается получить визу на Кубу, но кубинский консул ему отказывает. Там же, в Мексике, он приходит в советское посольство, и сообщает сотруднику, что находится под постоянным наблюдением и хотел бы немедленно вернуться в СССР. Сотрудником оказывается резидент советской разведки в Мексике Николай Сергеевич Леонов. Позже он вспоминал, что у Освальда было «необычайно бледное лицо», а на столе перед ним лежал заряженный револьвер (как он пронес оружие на охраняемую территорию посольства? Еще одна загадка). Когда Леонов мягко сообщил странному визитеру, что вопрос о возвращении гражданства крайне сложен, и требует тщательного рассмотрения всех обстоятельств дела, Освальд страшно разволновался. Глаза его лихорадочно заблестели, руки затряслись так, что он не мог держать авторучку. Леонов понял, что за столом перед ним сидел человек с перевозбужденной нервной системой, находившейся на грани срыва.
«Когда некоторое время спустя я узнал о том, что именно Ли Харви Освальд обвиняется в совершении покушения на президента США Джона Кеннеди, увидел на экране телевизора момент его убийства в тюрьме Далласа, закамуфлированного под случайное покушение, мне стало ясно, что он был очевидным козлом отпущения. Никогда человек с такой раздерганной нервной системой, пальцы рук которого не могли твердо держать перо, не смог бы столь расчетливо, хладнокровно, с большого расстояния точно произвести фатальные выстрелы», ― пишет Леонов.
Знал ли резидент советской разведки в Мексике о том, что было известно белорусскому КГБ? На недавней пресс-конференции в РИА Новости, посвященной 50-летию со дня смерти Джона Кеннеди, полковник КГБ в отставке Олег Нечипоренко рассказал:
«Проявление агрессии и склонности Освальда к насилию в нашем деле, Комитета госбезопасности, отражено... Когда он собрался возвращаться, разочаровавшись в реалиях нашего социализма, то он вдруг создал контейнер, гранату, и искал возможность найти наполнение для этого самодельного взрывустройства, но поскольку он был под колпаком, это стало известно. У него ничего не получилось. А собирался он это сделать накануне визита в Минск руководства страны...»
Но ведь «под колпаком» Освальд мог быть не только у советской госбезопасности. Родные американские спецслужбы наверняка интересовались им не меньше ― резонно предполагая, что он мог быть завербован КГБ. В процессе наблюдения наверняка открылось, что это не так, но к тому моменту спецслужбам уже был известен психологический портрет Ли Харви Освальда, идеально подходивший для того, чтобы сделать из него кандидата на роль убийцы президента.
Ли Харви Освальд был схвачен полицией в кинотеатре в пригороде Далласа Оак Клифф через час после роковых выстрелов на Дили-плаза 22 ноября 1963 года. Когда Ли увидел полицейских, пробирающихся к нему через ряды кресел, он встал и шагнул к ним навстречу со словами «Well, it is all over now» ― «Ну вот, теперь все кончено». Офицер полиции Ник Макдональд, однако, заявил, что Освальд пытался выстрелить в него, но спусковой крючок заклинило, и полицейскому удалось выбить пистолет. При задержании Освальд был сильно избит, ему повредили глаз. Освальда доставили в Департамент полиции Далласа, где допрашивали в течение двух дней. Однако в ходе допросов Ли отрицал как свою причастность к убийству Кеннеди, так и к убийству патрульного полицейского Типпита, а также владение винтовкой Каркано калибра 6,5 миллиметров, из которой стреляли в президента. Так он ни в чем и не сознался до того самого рокового часа, когда в подземном полицейском гараже, куда Освальда привели, чтобы посадить в машину и перевезти в окружную тюрьму Далласа, его застрелил управляющий ночным клубом Джек Руби (Джейкоб Леон Рубинштейн).
Сам Руби впоследствии обещал рассказать о чем-то весьма важном главе Президентской комиссии по расследованию убийства Кеннеди Эрлу Уоррену, однако ставил условием свой перевод из Далласа в Вашингтон, утверждая, что в Техасе его жизнь находится в опасности. Уоррен отказал, сославшись на правовые нормы и повышенный общественный интерес к делу. Спустя три года Руби умер в тюрьме, унеся с собой в могилу информацию, которая могла бы пролить свет на многие темные детали двух убийств в ноябре 1963 года в Далласе.
Комиссия Уоррена пришла к выводу, что Освальд был стрелком-одиночкой, действовавшим на свой страх и риск и не связанным с другими людьми или организациями. Позже этот вывод подтвердили еще три правительственных комиссии. Но ни один из минских знакомых Освальда в его вину не поверил.
А за всемирно известную фотографию, запечатлевшую убийство Ли Харви Освальда Джеком Руби, ее автор, журналист Боб Джексон, получил престижную Пулитцеровскую премию.