Умер Том Клэнси – один из самых интересных литературных феноменов. Шестьдесят шесть – это очень мало по западным меркам, в которые уложились недолгая служба в армии (его комиссовали по зрению), колледж, два брака, финансовый успех и литературная слава.
За это время Клэнси успел стать не только знаменитым писателем, но и создать вокруг себя целую структуру, связанную с литературой не напрямую.
Во-первых, технотриллеры (это слово неловкое, но другого для описания этого жанра не придумали) Клэнси очень удобны для экранизации – и есть буквально миллионы людей, что книг этих не читали, а вот «Охоту за “Красным Октябрём”» или «Игры патриотов» видели.
Клэнси очень рано понял этот закон успешной массовой литературы – если она не может быть легко превращена в сценарий, то это не только не массовая литература, но и даже не успешная.
Более того, современная массовая культура – это неразлучная троица: книга-фильм-игра. Игра, компьютерная (а ещё и иногда настольная) – это неотъемлемая часть успеха.
С 1996, кажется, года под именем Тома Клэнси выпущен целый ворох компьютерных игр, которые так и назывались – «Tom Clancy’s (и дальше собственное название)».
Но эта стратегия общая – даже если Клэнси писал про вампиров.
Но славу американскому писателю составили книги особого жанра – смесь политики и техники.
Он успел создать целый мир – альтернативную историческую реальность, в которой реальные страны причудливо сочетаются в разных альянсах, вспыхивают неслучившиеся войны и заключаются невероятные соглашения.
Причём Клэнси, конечно, не угадал нового кроя карты после 1991 года – этого никто не угадал, а писатели-фантасты и вовсе никогда не были никакими предсказателями.
И тут можно сделать рисковое сравнение – Клэнси это такой современный Жюль Верн, который рассказывает современному читателю не о географии, не о свойствах огня и пара, а о смеси политики с технологиями. Огонь, пар, дизель и атом тоже, впрочем, присутствуют.
Если внимательно присмотреться к текстам великого француза, то видно, как интрига то и дело прерывается просветительскими лекциями. Вот уж казалось, путники устали, и пора бы завалиться спать, но кто-то из них встаёт посреди поляны и произносит речь о флоре и фауне этих мест, не забывая ввернуть пару латинских названий. Именно поэтому сюжеты Жюля Верна остались как бесконечная основа для интерпретаций, но читать его в двадцать первом веке тяжело не только подросткам.
С Клэнси дело обстоит чуть иначе. Пока современные технические детали интересны всем – а пройдёт лет сто, и чтение это будет сродни ломоносовским описаниям физических опытов. Слог будет казаться причудливым, но не так, чтобы привлечь миллионы. Но гадать о будущем литературы – неблагодарное дело.
Но в отличие от Жюля Верна, не ассоциирующегося с политикой (хотя временами он и шипит в адрес немцев, хвалит американскую демократию и его герои, отвлёкшись от погони, произносят часовые речи, бичующие рабство), так вот, в отличие от предшественника-француза, Клэнси к этим бесконечным и чуть унылым описаниям прибавил важную долю политического. Даже нет, он прибавил в свои рассказы технологию насилия.
Эти описания оружия, механизмов принятия решения, и множество тех деталей, что возбуждают обывателя.
А разговоры об оружии всегда обывателя возбуждают, потому что в них он чувствует себя сильнее, оттого, что он причастен к некоей силе. Вот это-то и понял Клэнси, новый Жюль Верн.
При этом его книги – это все же литература.
Только литература особого рода – писатели, которых общественное сознание прочно связывает с заклинанием «настоящая литература» тоже не брезговали просветительством. Но Толстой, описывая ружьё, сразу вспомнил бы о мужике, о бессмысленности войны и о бездарности генералов. В общем, вывел бы мораль.
Бабель бы придумал к работе пулемёта ворох южных сравнений, и эта страница пахла бы пылью польских дорог, горячей сталью вскипевшего кожуха и массой иных поэтических подробностей.
Но это – та литература.
Клэнси так не умел делать, но это ему было и не нужно. Успех достигался и суконным языком, простым описанием, взятым напрокат из технологической инструкции.
Цитату вспомнил не я – но грех не воспользоваться этим известным текстом, обнажив, так сказать, приём: «Таймер внутри корпуса бомбы достиг отметки 17.00.00, и механизм начал действовать».
«Во-первых, началась зарядка высоковольтных конденсаторов, и маленькие пиротехнические устройства, находящиеся рядом с резервуарами трития на обоих концах бомбы, сработали. Они толкнули вперед поршни, выдавливающие тритий через узкие металлические трубки. Одна трубка вела в первичное взрывное устройство, другая – во вторичное.
Пока что события развивались сравнительно медленно, а главной задачей являлось смешение дейтерида лития с легко расщепляющимися атомами трития. Прошло десять секунд.
В 17.00.10 таймер послал второй сигнал.
Наступило нулевое время.
Конденсаторы разрядились и послали импульс в сеть деления. Длина первого провода составляла пятьдесят сантиметров. На это потребовалось 1,75 наносекунды. Импульс попал в сеть деления через криотронные переключатели, в которых использовался самоионизирующийся радиоактивный криптон; разряды в криотронах были синхронизированы с поразительной точностью. После компрессии для необходимого повышения силы тока делительная сеть послала этот импульс по семидесяти различным проводам, каждый из которых был ровно в метр длиной. Чтобы пройти это расстояние, импульсам потребовалось 3 наносекунды.
Импульсы достигли детонаторов в одно мгновение, строго одновременно. У каждого из взрывных блоков было три детонатора, и ни один из них не подвел. Детонаторы представляли собой маленькие проволочки, достаточно тонкие, чтобы поступивший импульс мог моментально их испарить. После этого импульс поступил в сами блоки, и процесс физической детонации начался через 4,4 наносекунды с того момента, как таймер послал свой сигнал. Результатом был не взрыв, а имплозия, то есть взрывная сила была направлена главным образом внутрь.
Эти блоки взрывчатого материала на самом деле имели очень сложную слоистую структуру и состояли из двух веществ, причем каждый слой был покрыт пылью из легких и тяжелых металлов. В каждом блоке наружный слой состоял из сравнительно маломощного взрывчатого вещества, скорость детонации которого едва превышала 7 тысяч метров в секунду. Взрывная волна в каждом блоке распространялась радиально от детонатора и быстро достигала края блока. Поскольку блоки детонировали снаружи внутрь, взрывной фронт через блоки распространялся к общей центральной точке. На границе между маломощным и мощным взрывчатыми веществами находились пузырьки – их называли пустотами, которые начали менять сферическую взрывную волну в плоскую, снова подвергающуюся фокусировке для того, чтобы попасть точно в свою металлическую цель, именуемую пускателем.
Каждый пускатель представлял собой тщательно обработанную деталь строго определенной формы из сплава вольфрама и рения. Именно по нему ударяла взрывная волна, двигающаяся со скоростью более 9800 метров (6 миль) в секунду. Внутри детали из вольфрама и рения находился сантиметровый слой бериллия. За ним был еще один слой, на этот раз урана-235 в один миллиметр толщиной; несмотря на то что он был на порядок тоньше, весил он почти столько же, сколько и слой бериллия. Вся металлическая масса двигалась через вакуумированное пространство, и, поскольку взрыв фокусировался на центральной точке, истинная скорость сближения противоположных сегментов бомбы составляла 19600 метров, или 11,5 мили в секунду.
Центральной точкой, куда были направлены сила взрыва и металлы, являлись 10 килограммов (25 фунтов) радиоактивного плу-тония-239. По форме он представлял собой стакан, верхняя часть которого была отвернута наружу и вниз к основанию, образуя две параллельные стенки. Плутоний, который и в обычных условиях плотнее свинца, подвергся дальнейшему сжатию давлением взрыва, превышающим миллион атмосфер. Этот процесс должен был осуществиться очень быстро. В плутонии-239 содержалось небольшое количество плутония-240, а этот изотоп еще менее устойчив и склонен к преждевременному взрывному распаду. Наружная и внутренняя поверхности сжимались и сгонялись к геометрическому центру бомбы.
Заключительный этап осуществлялся устройством, называемым зиппером. Это устройство, которое приводил в действие третий сигнал все еще исправного электронного таймера, представляло собой миниатюрный ускоритель частиц, очень компактный мини-циклотрон, внешне удивительно схожий с ручным феном для сушки волос. Он выстреливал атомами дейтерия в бериллиевую мишень. При этом образовывались нейтроны, летящие со скоростью в одну десятую скорости света по металлической трубке в центр первичного взрывного устройства, именуемого шахтой. Расчеты были произведены с такой точностью, что нейтроны проникли туда в тот самый момент, когда плутоний достиг половины своей наивысшей плотности».
Это «Все страхи мира», 1991 год, автор в самом расцвете – и его метод как на ладони.
Ну, да – это не литература в прежнем понимании этого слова. Из какого-нибудь Литературного института автора бы за такие тексты выгнали, но всё дело в том, что Клэнси не учился в литературных институтах. Он, правда, учился литературе в колледже, но за океаном, как известно, всё устроено иначе.
В текстах он манипулировал подобными описаниями и мелкими деталями, управлял ими, как дирижёр гигантским оркестром.
И подкупал читателя чувством сопричастности техническому знанию и политическим тайнам.
Но неверно думать, что читатель листает энциклопедию.
Иначе говоря, не стоит использовать книги Клэнси как энциклопедию – потому что хоть у него и были хорошие информаторы и референты, но очень часто эти мелкие детали оказываются развесистой клюквой. Каждому это видно в своей области, но человеку пожившему в СССР очевидно, что вероятный противник американцев описан в стиле «бондианы».
Неужели чрезвычайно популярному и имевшему знакомства в разных силовых структурах Клэнси было невозможно найти точную советскую фактуру? Можно, но не нужно.
Для успешной книги, которую читали и американцы и русские, это не нужно.
И так всё получилось.