От университетской группы Terra America: 28 сентября в 18:00 на философском факультете МГУ (корпус «Шуваловский», Ломоносовский проспект дом 27 корпус 4) в аудитории А-307 (также известной как «профессорская») состоится первый семинар в рамках совместного проекта портала Terra America и философского факультета МГУ им. Ломоносова «Америка. Возвращение идеального». Первый семинар мы назвали «Америка как сложный объект для философского исследования». В преддверии семинара мы взяли интервью у декана философского факультета МГУ Владимира Васильевича Миронова. Первая часть интервью была опубликована на нашем портале и сайте факультета несколько ранее. Сегодня мы представляем нашим читателям заключительную часть этого интервью.
– У американцев есть установка на популяризацию своих идей, и они могут ездить с одной лекцией или набором лекций. Я очень не люблю шоу, попсу и массовую культуру, но в данном случае это срабатывает. Сегодня американцы делают для айпада фантастические интерактивные учебники, в которых человек может виртуально даже ставить лабораторные опыты, создавать собственные виртуальные книги очень высокого качества. Хорошая популяризация (ещё раз оговорюсь, без излишней упрощённости) означает выход философии на все уровни общественного сознания, на широкий индивидуальный уровень, что можно лишь приветствовать.
Поэтому американские философы часто выстраивают философскую проблематику вокруг тем, которые актуальны для данного общества, часто через решение или хотя бы демонстрацию решения практических задач, которое способен дать философ. Не случайно проблема сознания является сегодня одной из центральных для американской философии. Ибо проблема сознания (в биологическом смысле, мозга) является очень интегративной, в её решение втянуты учёные самых разных направлений от биологии и физиологии, до психологии, философии и даже политики. В связи с развитием компьютерной техники и аудиовизуальных технических возможностей, происходит перенесение очень многих смысловых операций, которые были прерогативой сознания индивида, на уровень технических реализаций – в различного рода компьютерные устройства.
Уточняется проблема понимания реальности. Расширяется пространство виртуального, которое предоставляет возможности для реальных открытий и расширения мыслительных возможностей человека. Как никогда учёными понимаются фантастические резервы такого образования как мозг, возможности проникновения на уровень нейродинамических кодов и возможности вмешательства в их конструкцию. А за этими достижениями возникают и новые философские проблемы как общего характера, связанные с пониманием бытия, сознания индивида, внутреннего «Я» человека, так и целый пласт этической проблематики, связанной с последствиями вмешательства в сознание человека.
Американские философы часто рассматривают философию как своеобразную консультационную деятельность в сферах психологии, воспитания и так далее, которая сегодня очень востребована. Аналитическая философия – отражение сегодняшней культуры, она связана с рационализмом, переведенным в современном обществе в технологии. Они действительно сопряжены, и поэтому эта традиция очень сильна.
Я думаю, американская философия действительно является очень сильно развитой. А наш скепсис в отношении Америки мешает пониманию этого. Наш скепсис – это страшная вещь. Например, наши коллеги часто не любят, когда их учат (особенно если они достигли соответствующего статуса профессора и так далее). Мы страшно не любим, когда нас учат. А для США учиться новому – это норма. Американцы, конечно, претендуют на то, чтобы всех учить, считая (и часто не без основания) себя самыми передовыми, но они и сами всегда открыты для обучения и образования.
Думаю, что в силу изложенных причин, доминирование американской философии, нравиться нам это или нет, будет возрастать, ибо в глобализирующемся мире, в котором лидером являются США, каждое последующее поколение всё в большей степени будет воспринимать это доминирование как нечто своё собственное. Здесь господствует принцип открытости, ибо он позволяет охватить и, конечно, подчинить большее количество людей, стран и народов. Приведу один пример. В связи с развитием Интернета, мы стали размещать там свои тексты. Однако ряд преподавателей не хотят этого делать, ссылаясь на то, что тогда другие ученые смогут использовать содержащиеся в этих текстах идеи без их ведома.
Я, правда, сказал, одному из молодых людей, которые мне так возражали, что вообще-то в интернете уже есть и Кант, и Гегель… А вот ведущие американские университеты лет 7 назад, напротив, раскрыли систему публикаций, в том числе, рассматривая это как фактор блокирования некачественных публикаций, прежде всего слабых частных вузов. Очень многие лекции, читаемые в американских университетах, уже сегодня свободно размещены в интернете, в подкастах. А это самый надёжный способ продвижения ценностей, собственной культуры и языка. На этом направлении отставание нашей страны, впрочем, как и большинства стран Европы, огромно.
Кстати, укажу на ещё одно любопытное отличие российских университетов от американских. Получение образования в ведущих университетах США идёт по нарастающей кривой. От относительно малой нагрузки в начале обучения до максимальной в конце и особенно в аспирантуре. У нас прямо противоположная ситуация. Достаточно большая нагрузка в начале учебы (намного превосходящая по объёму практически любые университеты), но снижающаяся к концу обучения и практически сведённая к минимуму в аспирантуре. В Америке аспирантура – это предпосылка «скачка в науку», и аспирант достаточно серьёзно обеспечен материально. У нас, особенно в среде гуманитариев, аспирантура – это некий «пансионат» для уставших от учёбы студентов, которым платится мизерная стипендия, и которые решают собственные проблемы, находящиеся на далёком расстоянии от науки. Отсюда и такое огромное число не защитившихся аспирантов.
– Еще один вопрос, тоже важный для нашего проекта – это тема практического. Как Вы сами признаете, один из факторов, в том числе, образовательного успеха американцев – это постоянная экспансия идей в жизнь. Попытка концептуализации текущей действительности. Мне всегда казалось, у нас существует проблема некой оторванности от реальности. Насколько, на Ваш взгляд, обращенность к социальной и политической действительности представляет собой важный фактор развития?
– Да, мы начали уже об этом говорить. Ориентация на практику видна, если брать американцев, даже по построению дисциплин. У них прикладная этика идет практически отдельной темой, развивающейся параллельно с теоретической этикой. В университетах Германии используют американский учебник прикладной этики, состоящий из 9-ти томов. Там ставится вопрос, как человек, освоив определенные виды знания, может разрешать те или иные жизненные проблемы. Со стороны это иногда кажется смешным.
– Да, это иногда кажется какой-то схоластикой.
– Так, у них на семинарах обсуждается проблема, следует ли применять пытки к человеку, который может нечто знать о терроризме и так далее. Нам это кажется чем-то далеким от философии, а ведь это серьезнейшая проблема. Как разделяется аудитория, когда ей говорят: а что, если это касается ваших родственников, друзей? А ведь это и есть философские проблемы!
Хорошо известно, что философия, античная философия, пришла в Академию с улиц и площадей. И вот сегодня, достигнув всех вершин рефлексии, она должна быть готовой вернуться на улицы. От философа, который замыкается в своих абстракциях, в конце концов, отворачиваются не только профаны, но и ученые. И вот, к сожалению, прикладной аспект у нас на факультете, как и в отечественной философии в целом, – это проблема. Прикладной аспект очень труден потому, что он требует конкретных знаний в конкретной предметной области. Это знаете, как в математике. Есть теоретическая математика, в которой понятие истины, в гносеологическом смысле, является математическим. И есть прикладная математика, в которой истина гносеологически задаётся предметом той науки, к которой она прикладывается. Это трудная аналогия, но тем не менее…
Если я занимаюсь философией культуры, то я должен иметь представление о различных культурах, если я занимаюсь философией истории или физики, то и эти предметы я обязан знать. У нас, к сожалению, часто царит иной принцип. Поскольку я – философ, то я могу, например, руководить любой дипломной работой или даже быть научным руководителем по теме, в названии или содержании которой присутствует философия. Это мне не понятно. Как я могу руководить дипломной работой по философии музыки, если не очень, например, в музыке разбираюсь? Именно поэтому от философов часто отворачиваются учёные, которые в целом-то хорошо понимают необходимость философии для науки.
Прикладные и предметные приложения философии – это средство для охлаждения рефлексивных голов философов, отрывающихся в собственной рефлексивной деятельности от реальности.
– Вы произнесли это слово – рефлексивность. Я иногда говорю, что политическая философия возникает из трех вещей: эрудиции, наличия политических убеждений (мировоззрения) и способности подвергать его рефлексивному анализу. Очень редко, когда в России у человека наличествуют все три составляющие. Люди с великолепной историко-философской эрудицией и даже обладающие способностью к рефлексии, как правило, относятся с иронией к любой политической системе взглядов, ведь, на их взгляд, ни одна из них не выдерживает рациональной критики.
– Я думаю, что это абсолютно верно. Поэтому не случайно, наверное, что самые яркие политологи вовсе не обязательно имеют политологическое образование. Политология – это сфера, к которой можно и нужно прикладывать иные знания. Первоклассными политологами могут быть и филологи, и философы, и математики. У нас же в политологии доминирует внерефлексивный подход, а если сказать проще, рассуждения на уровне здравого смысла. Если мы выстраиваем политологию как некую науку (при всем понимании специфики использования самого термина «наука»), то мы должны иметь представления не просто о политической теории, но и о том, что такое теория вообще, что порождает специфику данной теории, каковы ее гносеологические основания и так далее. Это все то, что со времен Аристотеля обозначается как философия политики.
Но мои претензии к этой науке – это не критика университетской политологии. Здесь как раз более или менее все нормально. Это скорее констатация факта невостребованности профессиональных политологов политиками в их политической деятельности. Сегодня это приобретает просто характер разнузданности, когда каждый может объявить себя политологом, независимо от образования, знаний и опыта. Между тем, философ может помочь в конструировании модели политической деятельности как сочетания стратегического видения и тактических задач.
Я вспоминаю фразу польского писателя Януша Вишневского, которая очень точно отражает нынешнюю ситуацию в политике. «Сегодня наступил период, когда исчезли государственные деятели и остались только политики». Насколько я понимаю, это отсыл к высказыванию Уинстона Черчилля: «Государственный деятель отличается от политика тем, что политики ориентируются на следующие выборы, а государственный деятель – на следующие поколения». И это действительно так. Как бы вы ни относились к Сталину, Черчиллю и даже Брежневу, каждый из них, безусловно, – государственный деятель, и это было понятно уже при их жизни. Сегодня политик чаще выступает как некий управленец корпорации высокого уровня, для которого тактические задачи (и личные интересы), часто стоят гораздо выше задач стратегических, которые определяют судьбы страны. Я не специалист в области политологии, но достаточно даже посмотреть на ряд образов современных политиков – причем не только у нас в стране, – чтобы в этом убедиться.
– Мой заключительный вопрос – об университете как о некоем питомнике элиты. В западном обществе университет, помимо образовательных функций, играет роль специального механизма элитогенеза. Рэндалл Коллинз, выступая в Москве в сентябре 2010 года, говорил, что если высшее образование получают все – возникает инфляция высшего образования. И необходимо постоянно заботиться о поддержании элитного уровня. На Ваш взгляд, насколько университет в России способен быть питомником элиты?
– Университет должен играть эту роль. Или скажем точнее, группа ведущих университетов. Но как только у нас в стране начинается выделение тех, кто является ведущим, их число мгновенно разрастается до неприличия. Каждый регион и губернатор хочет такого особого статуса для себя. И его можно понять. И не только регион, но и каждая отрасль хочет иметь такой университет по принадлежности. А у государства не хватает власти и экспертной позиции определить элитный статус в очень ограниченном размере. Более того, надо понимать, что нельзя создать ведущий университет искусственным образом, какие бы деньги туда не вливались, ибо настоящий университет базируется на научных школах и традициях.
Думаю, что если бы в нашей стране был определён лишь один ведущий университет – Московский, то это никого бы не шокировало и не обидело. А когда мы начинаем расширять число ведущих университетов до сотни, то вся система элитных университетов рушится.
Другая проблема состоит в господстве идеи, что высшее образование должно стать массовым. Здесь требуются уточнения. В социальном плане это необходимо и понятно на Западе. Рост безработицы, огромное количество мигрантов требует, чтобы молодёжь была уведена с улиц. Лучшее место для этого университеты и вузы. У нас это ещё мало ощутимо.
Однако, в отличие от нас, на Западе как раз ведущие вузы выходят за рамки этого общего стандарта, нацеленного на понижение образовательной планки. Гарвард, Кембридж, Марбург или Гейдельберг остаются в особом статусе, в них не поступают по результатам ЕГЭ, и они выстраивают собственные стандарты образования. У нас же, за счёт безудержной стандартизации, расширения того же числа «ведущих» вузов, происходит обратное, и уровень образования понижается до некоего стандарта. Высочайшее качество никогда не может быть стандартным, в том числе и в образовании. Есть вузы, в которые можно брать людей по росту или весу. Это не принципиально. И они получат нормальное стандартное образование. Но есть университеты, которые должны базироваться, в том числе и по отдельным специальностям, на отборе людей, которые способны учиться, далеко выходя за рамки стандартов.
Беседовал Борис Межуев