То обстоятельство, что американское общество является более рыночным, более консервативным в социальных вопросах и более «либеральным», в смысле индивидуалистических ценностей, чем Западная Европа, на протяжении многих лет считалось само собой разумеющимся. В Соединенных Штатах так и не было построено социальное государство, основанное на принципе универсальных и равных прав для всех граждан. Рыночная идеология никогда не сдавала своих позиций в Америке даже тогда, когда Ричард Никсон произнес свою знаю знаменитую фразу «Мы теперь все кейнсианцы» («We are all Keynesians now»). В Европе к рынку относились более прохладно.
С тех пор, однако, многое изменилось. Неолиберализм стал господствующей идеологией европейских элит, распространившись среди социал-демократических политиков едва ли не больше, чем среди консерваторов. Демонтаж социального государства не просто проводился с невероятным упорством, последовательностью и настойчивостью, он оказался законодательной нормой, прописанной в Маастрихтском и Лиссабонском договорах, на основании которых строится единая Европа. Этим усилиям мешало упорное сопротивление общества, но в 2008-10 годах экономический кризис был воспринят значительной частью элит не как бедствие, но как счастливый шанс, позволяющий это сопротивление окончательно сломить.
Консервативные элиты Америки в этом от европейцев не сильно отличались. А вот общество развивалось иначе. Свертывание социальных программ имело место и здесь, но оно не привело к систематическому и планомерному демонтажу социального государства - просто потому, что такового в США вообще не было. Его заменяла запутанная и бессистемная совокупность социальных программ, которые то сокращались, то разрастались в зависимости от политической конъюнктуры, причем и то, и другое нередко происходило параллельно. В итоге, значительная часть американского общества прониклась сознанием необходимости реформы, направленной в направлении упорядочения и расширения социального государства.
Именно на этой волне и пришел к власти Обама.
***
Однако Обама не принес никаких «перемен»: гора родила мышь. По сути ничего радикально не изменилось, если не считать самоощущения американского общества. И в Европе и в Америке растет гнев против неолиберального капитализма, но на старом континенте элиты находятся в тотальной конфронтации с обществом, тогда как в Соединенных Штатах ситуация оказывается гораздо более сложной и открытой.
Сегодня кризис Европейского Союза перешел в политическую фазу. Правящие круги Старого Света верят, будто сменив правительства и премьеров в «проблемных» странах, они смогут, наконец, выполнить принятые решения и провести в жизнь политику жесткой экономии. Это раньше считалось, что в «свободном обществе» народ меняет правительство, чтобы изменить курс. Сейчас никто и не скрывает, что правительство меняют не для того, чтобы изменить курс, а для того, чтобы его продолжить.
Народ пытаются по возможности удалить из политического процесса. Правительство должно состоять из «технократов», которые справятся со своей задачей лучше, нежели профессиональные политики.
Европейские элиты уверены, что сменив всем надоевших Папандреу или Берлускони на новых людей, пока ещё не вызывающих массовой ненависти, можно будет смягчить сопротивление низов. Люди смирятся с сокращением заработной платы, безработицей или закрытием своего бизнеса, прекращением бесплатной медицинской помощи или перспективой более позднего выхода на пенсию. Вполне возможно, что на тактическом уровне расчет сработает. Любое новое правительство получает от народа кредит доверия. Три-четыре недели народ будет радоваться и накал борьбы, возможно, спадет. Но надолго ли хватит у людей терпения?
Главная проблема для проводимой политики состоит, однако, не в сопротивлении народа, а в самой этой политике. Чем быстрее и эффективнее она проводится в жизнь, тем более катастрофическими оказываются её результаты, тем быстрее наступит и глубже окажется рецессия. Меры жесткой экономии, проводимые ради спасения финансов, душат потребительский спрос и подрывают производство. Не дефолт Греции вызовет рецессию, а рецессия неминуемо приведет к дефолту Греции, Италии и, возможно, ещё нескольких других стран. И чем упорнее настаивают европейские элиты на принятых решениях, тем очевиднее становится их коллективное безумие, тем убедительнее перспектива коллективного политического самоубийства.
Ситуация, которую мы наблюдаем, очень похожа на то, что творилось в России весной 1998 года. Уже тогда было ясно, что либо надо дать потонуть банкам, либо будет окончательно уничтожена реальная экономика. А банки всё равно не переживут её крушение. Российское правительство, предприняв ряд отчаянных попыток спасения финансового сектора, сдалось и допустило дефолт, после чего экономика начала быстро подниматься. Спустя два года то же самое произошло в Аргентине. В отличие от России, имевшей собственную валюту, Аргентина привязала песо к доллару. Это резко ограничивало свободу экономического маневра для страны, но в 2001 году всё кончилось так же, как и в России. Дефолт, девальвация острый и короткий кризис, после чего начался быстрый промышленный подъем. Только в отличие от нашей страны, политическая жизнь латиноамериканской республики претерпела серьезные изменения — президент вынужден был спасаться от разъяренной толпы на вертолете с крыши знаменитого Розового Дома, здание парламента было разгромлено, мебель сожжена, электронная система голосования уничтожена. Депутаты разбежались, а тех, кто попадался, били. К счастью, убитых среди политиков не было.
Европейские элиты не могут не знать этой истории. Но они делают вид, будто ни о российском дефолте, ни об аргентинском кризисе слыхом не слыхивали. И даже если действия европейских элит уже можно с полном основанием квалифицировать как случай коллективного безумия, остается вопрос: чем оно вызвано?
***
Ни в России 1998 года, ни в Аргентине в 2001 году финансовый капитал, хоть и был весьма силен, он всё же не обладал тем почти тотальным господством, которое он сейчас имеет в институтах единой Европы. И даже в Соединенных Штатах, несмотря на пресловутую «финансиализацию капитализма», банки, являясь самой мощной группой интересов, не могут установить режим тотальной диктатуры, который сложился в Европе благодаря введению евро, Маастрихскому и Лиссабонскому договорам. Тем более что единственная крупная страна европейского Запада, где промышленный капитал сохранил не только экономический, но и политический вес, – это Германия, где банки вполне успешно сотрудничают с индустриальными компаниями, обеспечивая им дешевый кредит за счет потока средств, выкачиваемых из других стран еврозоны.
Иными словами, ни в одной европейской стране нет элитной группировки, негативно относящейся к проводимому курсу, а низы общества полностью исключены из процесса принятия решений. Опять же, на этом фоне США выглядят гораздо более открытой, чем страны ЕС, политической системой, в большей мере способной реагировать на импульсы снизу, больше уважающей своих граждан.
Сегодня Европейский Центральный Банк не только фактически стоит выше правительств, но и диктует им свои решения, не удосуживаясь даже выяснить, как будут относиться к этим решениям избиратели, от которых теоретически власть должна зависеть. Он назначает премьеров — дело в Америке совершенно немыслимое.
Демократические процедуры сведены к пустой формальности и влияют на жизнь общества не больше, чем наши выборы в Государственную Думу. В ответ европейцы выходят на улицы и бастуют, но до тех пор, пока эти акции протеста не приведут к техническому параличу власти, всё останется по-старому. В лучшем случае гражданам предлагают на выборах решить вопрос о том, какая партия будет более эффективно выполнять указания банков.
Другой проблемой является сама по себе еврозона. И дело не только в том, что её коллапс будет иметь далеко идущие политические, экономические и социальные последствия, но и в том, что существующий механизм обеспечивает систематическое перераспределение ресурсов в пользу Франции и Германии, которые «на паях» эксплуатируют более слабые страны. Все знают, что по государственным каналам страны «доноры» переводят большие деньги на юг континента, но почему то ничего не говорится о том, что по частным каналам многократно большие суммы перетекают с юга на север. Мало того, что частные лица и фирмы переводили свои накопления в более надежные немецкие банки. С самого начала было известно, что уровень инфляции, генерируемый экономиками Италии, Португалии или Греции, выше, чем в Германии или Голландии.
Однако ЕЦБ жестко контролировал денежную массу. В результате денег в более слабых странах хронически не хватало, и их приходилось занимать у французов и немцев. Отсюда и долговой кризис, от которого спасают не Грецию или Италию, а французские и немецкие банки, выкачивающие из этих стран умопомрачительные проценты. А сами Германия и Франция могут позволить себе сегодня уровень государственного долга, сопоставимый с долгами некоторых аутсайдеров, все знают, что пока есть еврозона, кредит стран лидеров обеспечен ресурсами всех остальных стран. Именно так, а не наоборот.
Будучи единой страной, контролирующей собственную валюту, Соединенные Штаты обладают возможностями для маневра, которых оказалась лишена Единая Европа. Положение евро, в качестве второй резервной валюты, куда сложнее, чем положение доллара. США могут пока ещё печатать деньги и выбрасывать их на мировой рынок, заставляя другие страны «абсорбировать» свою инфляцию. Часто повторяемые слова о том, что США ничего не производят и не экспортируют кроме «зеленых бумажек», не соответствуют действительности.
Америка производит промышленное оборудование, медицинскую, военную и нефтедобывающую технику, плавит металл, добывает нефть, строит самолеты. Но наряду со всеми этими полезными товарами, она экспортирует и свою инфляцию. Причем во всё возрастающих масштабах.
Еврозона свою инфляцию экспортировать в таких же масштабах не может, несмотря на «советы постороннего», которые ей дают то из Москвы, то из Вашингтона. Если старая Европа их послушает, то это лишь укрепит позиции доллара в конкурентной борьбе с евро, увеличит шансы американских финансистов в соревновании с европейскими и в перспективе приведет к утрате евро статуса второй резервной валюты. А ведь именно ради завоевания этого статуса в значительной мере весь проект и затевался!
***
Таким образом, возможности для маневра у финансовых элит Европы стремительно сокращаются. И конкуренция со стороны США этому объективно способствует.
Финансовым элитам Старого Света остается только ужесточать «политику экономии» и расходовать ещё больше средств на поддержку своих банков, что в свою очередь усугубляет экономический кризис и приближает крах. Денег для Международного Валютного Фонда и для пополнения Стабилизационного фонда у Евросоюза просто нет. Напечатать их, не обвалив евро, нельзя. А недостает, по самым оптимистическим подсчетам 400 миллиардов для Стабфонда и ещё 200 миллиардов для МВФ. И это произойдет лишь в случае, если Китай вложит в Европу 100 миллиардов, о которых сейчас говорят (сами китайцы первоначально собирались дать лишь половину этой суммы).
Не пожелав пойти на уступки и смириться с необходимостью системных изменений, правящие круги Европы пошли по худшему из возможных путей. Случится именно то, чего все боятся. Катастрофа неизбежна. И вопрос лишь в том, когда и при каких обстоятельствах это случится. Сейчас все расчеты указывают на февраль-март как на время, когда можно ожидать очередного приступа финансового кризиса. Это может, конечно, случиться и раньше, и позже.
Но, так или иначе, конец приближается.
***
Для России европейская экономическая катастрофа будет иметь самые тяжелые последствия.
Европейцы являются важнейшими покупателями нашего сырья и топлива. Падение спроса будет сопровождаться оттоком с рынка спекулятивных денег, в результате чего цены на нефть опустятся ещё ниже.
Наконец, темпы роста китайской экономики уже сегодня замедляются. Не только из-за отсутствия покупателей в Европе и США, но и потому, что резервы роста внутреннего спроса в значительной мере исчерпаны. Развитие внутреннего рынка в Поднебесной — перспектива ближайшего будущего, но качественных сдвигов здесь можно ожидать лишь через несколько лет, да и то, после того, как произойдут радикальные социальные изменения (например, когда будет создана пенсионная система европейского типа).
Чего же в подобной ситуации ждать Америке?
В 2008 году Соединенные Штаты своим финансовым крахом запустили мировой экономический кризис, но само американское общество пострадало от него гораздо меньше, чем соседние страны. На сей раз кризис бумерангом возвращается из Европы. Он накроет Америку позже, чем другие страны и, вероятно, окажется для неё гораздо менее болезненным, чем для всех остальных. Но и этого может оказаться достаточно для радикальных перемен.
Победа Обамы в 2008 году вызвала волну надежд, обернувшихся иллюзиями. Сегодня американский президент может похвастаться только тем, что его европейские коллеги по отношению к собственным гражданам вели себя еще хуже чем он. И если этого вполне достаточно для самооправдания прогрессивных либералов из вашингтонской администрации, то массы американских граждан наверняка будут требовать большего.