От редакции.После сравнительно прохладной реакции, какой была встречена книга 2006 года Майкла Линда «Стратегия американского типа» ("The American Way of Strategy: U.S. Foreign Policyand The American Way of Life, Oxford University Press"), этот замечательный политический писатель вернулся к изучению истории американской экономической модели и спорадической полемике с консерваторами и либертарианцами по вопросам торговой и бюджетной политики.
Итогом этой деятельности стало увесистое историческое исследование «Обетованная земля» (Land of Promise: An Economic History of the United States, Harper Collins, 2012 год), которое в некоторой степени укрепило позиции Линда как востребованного эксперта первого ряда в американской общественной мысли.
Новая статья в майском-июньском выпуске журнала «National Interest» под названием «В защиту американского национализма» (The Case for American Nationalism) свидетельствует о том, что Линд возвращается к рассмотрению проблем внешней политики и международного порядка. По отношению к 2006-2007 годам его позиции, в сущности, не изменились – за одним, возможно, чисто тактическим исключением: сознавая, в какой мере его точка зрения стоит особняком в американском экспертном сообществе, Линд пошел на союз с «реалистами», от линии которых прежде он хотел скорее отмежеваться.
Линд вообще любитель парадоксов, наверное, как и всякий человек, который считает себя выразителем того давнего интеллектуального мейнстрима, следовать которому в наше время готовы только аутсайдеры. В споре американских «глобалов» и «локалов» ему выпала миссия защищать свою особенную линию – отрицать правомерность самого этого разделения. С одной стороны, Линд – несомненный «локал», не случайно он называет себя «националистом» и защите национализма от господствующей «постнациональной» идеологии он посвящает свою новую программную статью.
Но сдругой стороны Линди убежденный «глобал» – вильсонианец и рузвельтианец– и он всегда пытался представить свою политическую философию исключительно как возрождение «либерального интернационализма» в его подлинном, то есть вильсонианском, духе.
Просто миропорядок, который строили отцы Лиги наций и ООН не предусматривал вмешательства во внутренние дела и предполагал лишь равноправие и независимость всех субъектов международного права. О превращении всего мирового сообщества в сообщество либеральных демократий не мечтали на самом деле ни Вильсон, ни Рузвельт. Но, признаемся, кто сейчас об этом помнит и кого сейчас это волнует?
Тот «либеральный интернационализм», с его постулированием «суверенитета» как высшей политической ценности, очевидно, приказал долго жить как в Америке, так и в Европе. И, видимо, в своем стремлении не просто сохраниться на политическом поле в качестве теоретика международных отношений, но и предложить жизнеспособную альтернативу – причем не только внешнеполитическую, но и экономическую – глобализму в духе двух последних администраций, Линд сейчас вынужден объединять усилия с реалистами. Он печатается в их наиболее влиятельном журнале и с видимой благожелательностью, не характерной для его прежних сочинений, высказывается о патриархах реализма – покойном президенте Ричарде Никсоне и ныне здравствующем госсекретаре Генри Киссинджере.
Интересно, сможет ли Майкл Линд представить публике новую версию своей внешнеполитической доктрины, и будет ли теперь Америка готова прислушаться к точке зрения одного из ее самых талантливых авторов. Terra America публикует интервью с автором статьи «В защиту американского национализма» в надежде впоследствии вернуться к рассмотрению проблемы «национального суверенитета» как особого пункта американской общественно-политической повестки.
***
– Уважаемый господин Линд, не могли бы Вы резюмировать для российских читателей, что именно Вы называете национализмом?
Как Вы думаете, может ли идея американского национализма (в том виде, в котором Вы представляете его в Вашей последней статье «The Case for American Nationalism» в журнале «The National Interest»), получить поддержку определенных групп внутри американского прогрессивного движения? Ваше понимание американского национализма как-то соединяется с идеей прогрессизма?
–Под национализмом я имею в виду внешнюю политику, которая разделяет безопасность и экономические интересы США как национального государства и интересы его союзников и международной системы в целом. В некоторых случаях интересы США могут совпадать с интересами союзников и всех стран; в других случаях, они могут отличаться.
В большинстве стран этот акцент на национальных интересах как основе государственной внешней политики не содержал бы в себе скрытого противоречия. Однако американские лидеры имеют склонность считать американские интересы и интересы альянса и всего мира неотделимыми друг от друга. Поэтому часто звучат заявления о том, что США должны действовать в интересах глобальной экономической системы в целом, даже в ущерб своему собственному бизнесу и промышленности; что США должны вести войны от имени своих союзников и подопечных территорий, даже если в этих войнах у них нет большой или прямой заинтересованности.
В американской политике разногласия по этому вопросу существуют не между прогрессистами и консерваторами, а между американской элитой и американским большинством.
Элиты внутри каждой партии больше склоняются к одобрению военных вмешательств и более глубокой экономической интеграции, чем популистские группы в Демократической и Республиканской партиях, которые более скептично настроены в отношении предполагаемых выгод от военных вмешательств и экономической глобализации.
– Совместима ли Ваша версия американского национализма с идеями, стоящими за проектом под названием «Европейский союз»? Можем ли мы сказать, что ЕС и США стали ближе друг к другу, благодаря движению Америки к пост-национализму, который Вы считаете неприемлемым? Есть ли способ избежать этого движения? Подъем европейского правого крыла и евроскептиков – это успех национализма или нет? Можно ли Ваше понимание национализма применить к другим странам или это исключительно американская модель?
–Я называю «пост-национализмом» отношение, которое существует по обеим сторонам Атлантики. Среди европейских элит оно даже сильнее, чем среди американских.Постнационализм как система взглядов может быть проиллюстрирован утверждением Роберта Купера 2002 года в книге «Постсовременное государство и мировой порядок» о том, что развитые или «постсовременные» общества должны преодолеть эгоистичный национализм ради проектов наднациональных федералистских, вроде Европейского союза и проектов либеральных империалистических, нацеленных на распространение «либеральной демократии».
В северо-атлантических демократиях эта точка зрения сохраняет свою популярность среди многих высокопоставленных политиков. Однако расходы на возглавляемые Америкой западные военные вмешательства в Ирак, Афганистан и Ливию подорвали общественную поддержку так называемого либерального империализма, как в Европе, так и в США.
В Европе существует политическое разделение на постсовременные и постнациональные элиты, которые стремятся разрешить кризис Еврозоны путем более глубокой экономической и политической интеграции, и популистов, которые считают ЕС и его бюрократические структуры угрозой самоопределению входящих в его состав государств.
– В своей статье Вы придаете большую важность развитию науки и промышленности. Тем не менее, эти две вещи сегодня нередко разделяют: открытие может быть сделано в одной стране, а применено на практике, то есть реализовано, в другой. Что Вы думаете по этому поводу?
– Это важный момент, но его большинство наблюдателей не готовы понять. Как правило, считается, что наиболее инновационные государства будут главенствовать в мире. Но так бывает не всегда. Во все времена главенствующими государствами, чаще всего, были те, которые применяли передовые научные и промышленные технологии в наиболее больших географических и демографических масштабах – даже если эти технологии были изобретены не ими.
Это постоянно повторяется в истории. Северо-итальянские города-государства и Нидерланды создали большинство институтов современной коммерции – но их затмили превосходящие их по размерам Британская и Французская империи, которые многому научились у итальянцев и голландцев. Британцы совершили первую промышленную революцию, но их превзошли Соединенные Штаты и Германия, которые применили промышленные технологии Британии по отношению к большим по объему населению, рынкам и территориям.
Германия XIX века была самой прогрессивной страной во второй промышленной революции, она осуществила грандиозный прорыв в автомобилестроении, производстве электричества и промышленной химии. Но ее поражение в двух мировых войнах, которые она вела, пытаясь создать континентальную европейскую империю, привело к тому, что Германию затмили два огромных государства – США и СССР.
Сегодня США – мировой лидер в технологических и научных инновациях, но они потеряли лидерство во многих формах производства, уступив его Китаю, который развивает массовое производство, применяя технологии, изобретенные в США и других странах.
– Западные эксперты часто критикуют Россию за то, что «она продолжает жить в XIX веке». Как Вы считаете, это действительно так? Почему, на Ваш взгляд, считается плохо следовать правилам и парадигмам XIX века?
– Вероятно, те, кто критикуют современную Россию за установки «девятнадцатого века», имеют в виду склонность России и большинства других незападных стран, включая Китай, Индию, Бразилию и Южную Африку, к мировому порядку, основным организующим принцип которого является суверенитет государства, а не демократия или права человека. Критики этого порядка называют эту точку зрения «суверенитизмом».
Ирония заключается в том, что «суверенитизм» был, на самом деле, идеологией двадцатого века, а именно точкой зрения, продвигавшейся США и принятой международным сообществом после Второй мировой войны и деколонизации европейских империй.
Невмешательство в суверенные государства – это была определяющая норма системы права ООН после 1945 года.
Последние несколько десятилетий американские и западноевропейские сторонники постнационализма и либерального империализма пытались заменить эту норму невмешательства так называемым «обязательством защищать» (Responsibility to Protect), которое могло бы оправдать внешние военные вмешательства с целью защиты прав человека или продвижения свободных выборов.
Но предлагаемые изменения в правилах мирового порядка не завоевали поддержку за пределами США и Западной Европы: ни американские, ни европейские избиратели не горят желанием поддерживать кровопролитные и затратные вторжения, которых требует «обязательство защищать».
Я думаю, старомодное «суверенитистское» видение мирового порядка, скорее всего, будет преобладать – прежде всего, потому, что страны, которые поддерживают «суверенитизм», такие как Китай, Индия, Россия и другие, вместе взятые, составляют большую часть мирового населения и большую часть мировой экономики. В то время как альтернативная школа постнационализма/постмодернизма теряет общественную поддержку даже у себя на родине – в демократических странах Северной Атлантики, чья относительная доля мирового населения и богатства сокращается в результате «подъема остальных» (The Rise of the Rest).