Я с большим интересом читаю публикации на аналитическом портале Terra America практически с момента его основания. Портал вызывает у меня искреннее уважение глубиной аналитической проработки материалов, беспристрастностью и отсутствием идеологической зашоренности.
Мне приятно, что среди авторского коллектива Terra America много моих друзей, с некоторыми из которых я дружу более 10 лет.
До сих пор я не считал возможным предлагать свои тексты для публикации на Terra America. Для работы в таком серьезном издании требуется «быть в теме». А в наше время, когда одним из плодов гайдаровских реформ явилось уничтожение всех научно-популярных и научно-публицистических изданий, из которых образованный читатель может узнать об общественной, общественно-политической и культурной жизни зарубежных стран, необходимым условием для занятий американистикой, пусть даже и в публицистическом залоге, является чтение зарубежной прессы. Поэтому, не владея иностранными языками, я не видел себя в качестве автора портала.
Но от предложения Бориса Межуева, который попросил меня прокомментировать интервью Майкла Линда о креативном классе, я не смог отказаться. Тому есть несколько причин.
В-первых, я очень уважаю Майкла Линда и мне крайне интересно его творчество. О Майкле Линде и его работах рассказал мне лет 7 – 8 назад тот же Борис Межуев. Он же познакомил меня и с несколькими статьями Майкла Линда, которые он сам публиковал в русском переводе.
Мне очень близок национал-либеральный подход Майкла Линда. Мне весьма импонирует сочетание у Майкла Линда приверженности классической американской промышленной системе, защите прав трудящихся и, одновременно, защите национальных интересов. На фоне современной европейской социал-демократии, которая ухитрилась интерпретировать защиту прав трудящихся как опеку иностранных мигрантов и сексуальных меньшинств, Майкл Линд выглядит настоящим продолжателем идеалов и дела Торстейна Веблена, президента Франклина Делано Рузвельта и Джона Кеннета Гелбрейта.
Я прошу прощения у Майкла Линда за мои следующие слова, поскольку в современном американском академическом сообществе они явно будут считаться плохим комплиментом, но подход Линда кажется мне по ряду оснований весьма близким подходу Линдона Ларуша, хотя, разумеется, и лишенным свойственного Ларушу оттенка тонкой скандальности.
Второй причиной, по которой мне приятно писать этот текст, является то, что мне крайне близка и интересна тема креативного класса. Меня с юности волнует тема роли образованных классов в истории. Место, которое занимала интеллигенция в позднесоветском обществе, вызывало у меня возмущение. Одно время я даже интерпретировал позднесоветский период истории нашей страны как эпоху классовой борьбы интеллигенции против номенклатуры. Разумеется, интеллигенцию я считал передовым, восходящим классом, а номенклатуру реакционным.
Когда в ходе перестройки зародилось демократическое движение, я потратил немало сил, пытаясь убедить его лидеров сделать основным лозунгом не требование «демократии и рынка», а защиту наших собственных прав, прав русской интеллигенции – российского образованного класса. Я предупреждал своих собеседников, что увлечение борьбой за демократию и рынок может сделать положение интеллигенции просто катастрофическим, даже по сравнению с ее местом в Советском Союзе. Убедить моих собеседников мне, конечно, не удалось, а мои прогнозы, к моему большому сожалению, оправдались.
С некоторым стыдом хочу признаться, что в этот период я был сильно увлечен теориями постиндустриального и информационного обществ. Меня в них привлекало кажущееся весьма правдивым обоснование повышения роли образованных слоев в современном обществе по мере его перехода к постиндустриальной экономике.
Конечно, человеку, жившему в позднем Советском Союзе, трудно было понять, что когда классики постиндустриализма говорят о повышении доли знаний в стоимости продукции, они имеют в виду вовсе не любимые мною формы интеллектуальной деятельности, а такие занятия, как промышленный дизайн, коммерческие рекламу и пиар и финансовую инженерию.
И сегодня я давно уже понял, что мы продолжаем жить в индустриальном обществе, только в тот период его развития, при котором происходит массовое сворачивание социального государства и резко возрастают власть и влияние финансовых группировок. Возрастают до такой степени, что даже «интеллигенция» в англо-саксонском смысле, то есть специалисты из спецслужб, имеют по сравнению с финансистами совершенно ничтожное влияние. И поэтому именно сегодня тема роли образованных слоев в обществе остается для меня актуальной и захватывающей.
А тема «креативного класса» является такой, как сказали бы два Карла – Маркс и Маннгейм, «превращенной формой» моей любимой темы, что не может оставить меня равнодушным.
* * *
Но чтобы говорить уже напрямую о креативном классе, мне сначала нужно коснуться темы социально-экономического строя общества и государства современных развитых стран. Сейчас довольно часто происходят забавные дискуссии, когда представители противоположных идеологических лагерей опровергают кажущееся сегодня всем банальностью утверждение о том, что мы живем в рыночно-демократическом обществе. Причем, приходят они в этой критике к выводам в чем-то совершенно противоположным, а в чем-то и совпадающим.
Либертарианцы утверждают: доля государственных расходов и государственной собственности в экономике современных развитых стран настолько велика, что это общество никак не может быть ни рыночным, ни предпринимательским. Они говорят о том, что мы живем в социалистическом государстве, которое при помощи налоговых и финансовых инструментов перераспределяет ресурсы в пользу «паразитических слоев». Причем, под паразитическими слоями они имеют в виду как желающих высокой зарплаты и социальных пособий работников, так и финансистов, которые, на их взгляд, наживают свои состояния категорически не рыночными и не предпринимательскими способами.
Социалисты же утверждают, что современное общество является глубоко социально безответственным финансовым капитализмом, при котором при помощи рыночно-предпринимательских методов ресурсы перераспределяются в пользу паразитического класса финансовых капиталистов, порождая, таким образом, массовую бедность и социальное неравенство.
Мне кажется, что эти две линии социальной критики, и правая, и левая, правы в своем общем выводе. Современные экономики потихоньку стали управляться своекорыстными финансовыми олигархиями, которые перераспределяют в свою пользу огромную часть национального богатства. Методы этого перераспределения маскируются под рыночные, однако в них практически нет ни рынка, ни предпринимательства. Современный промышленный капитализм стал лишь сектором внутри экономики, управляемой транснациональной финансовой олигархией.
Разумеется, в этом утверждении я всего лишь формулирую идеальный тип. Реальные экономики развитых стран находятся от идеального типа в разной степени близости. Европа – дальше, благодаря тому, что евробюрократии удалось построить над промышленным сектором налоговое государство, которое перераспределяет ресурсы скорее социалистическим способом, нежели олигархическим.
Соединенные Штаты и Россия гораздо ближе к сформулированному выше идеальному типу, несмотря на все важнейшие различия между нашими странами. Да, в Америке сегодня построено «общество 80%», а в России его зеркальное отражение, то есть, общество 20%. В Америке, несмотря на вывоз производства в страны с дешевой рабочей силой, все еще гораздо более обширная и развитая промышленность, чем в так и не пришедшей в себя после применения к ней «Доктрины Шока» России.
Да, в Америке богатства перетекают к финансовой олигархии, а в России к олигархии нефтегазово-бюджетно-силовой. Но и в той, и в другой стране мы наблюдаем, предсказанное Шумпетером, сращивание коррумпированной бюрократии с экономической олигархией. И в той, и в другой стране мы видим действие беспрецедентного в мировых масштабах механизма перераспределения всех ресурсов общества в пользу правящего паразитического слоя.
Практически, мы видим, что под видом рынка, предпринимательства и демократии действуют институты перераспределения и взаимности, о которых так много в свое время говорил Карл Поланьи. Я бы даже сказал сильнее. Социально-экономическая система современных США и России очень похожа на тот предсовременный мир, о котором писал Ричард Лахманн в своих «Капиталистах поневоле», мир, конституируемый борьбой элит, перераспределяющих ресурсы общества в свою пользу, используя для этого свои организационные возможности.
И только в таком обществе и возможен, на мой взгляд, креативный класс. Поскольку креативный класс является продуктом борьбы за ренту внутри олигархически-перераспределительного общества. А точнее, продуктом действия механизма взаимности внутри объемлющего его механизма перераспределения.
И в этом состоит мое главное личное разочарование. Креативный класс практически не имеет отношения к интеллектуальному классу. Единственное, что их объединяет – это то, что члены обоих этих классов имеют высшее образование. Таким образом, наблюдаемое нами возвышение креативного класса не имеет никакого отношения к моим юношеским надеждам на возвышение интеллектуалов в ходе нынешней фазы исторического процесса.
* * *
Креативный класс всего лишь третий эшелон современного финансово-олигархического псевдокапитализма, первым эшелоном которого являются сами финансовые капиталисты, а вторым эшелоном – их класс управляющих со своими «золотыми акциями» и не менее золотыми «парашютами». Ну, а ядром первого эшелона, естественно, являются те самые «старые семьи», о которых так много и выразительно пишет уже много лет Линдон Ларуш.
Рекламщики, дизайнеры, пиарщики и журналисты являются всего лишь обслугой финансово-капиталистической элиты, а вовсе не меритократией. Разумеется, они «востребованы рынком». Но этот рынок совсем не свободен. Он является глубоко монополистическим и тотально манипулируемым.
Таким образом, моя точка зрения весьма близка к высказанному на страницах Terra America мнению Майкла Линда о креативном классе в Соединенных Штатах, а в чем-то, видимо, является и несколько более радикальной.
Разделяя уверенность Майкла Линда в необходимости для любого развитого общества инвестиций в человеческий капитал – в науку, технику, образование и здравоохранение, а, следовательно, и в достойную жизнь тех профессионалов, которые поддерживают и воспроизводят эти институты, я разделяю и его уверенность в том, что американский «креативный класс» является, в сущности, «блатной гильдией».
И я не вижу никакого противоречия в том, что Майкл Линд относит к этой «гильдии» и значительную часть американских медиков. Необходимость общественных инвестиций в здравоохранение никак не противоречит критике псевдорыночной частной американской медицины, ведущей себя так же, как и американские спекулятивно-финансовые институты. То есть, прибыль, собираемую с клиентов, они любят присваивать себе, а убытки возлагать на клиентов и государство.
На мой взгляд, не противоречит этому и тот факт, что лоббирование американскими медиками своих интересов в чем-то подобно борьбе профсоюзов за права трудящихся.
Во-первых, аппетиты профсоюзов совершенно не сопоставимы с аппетитами «блатной гильдии». Во-вторых, профсоюзы пытаются повысить уровень и качество жизни трудящихся, в основном, за счет крупных корпораций. А «гильдия» – за счет клиентов и налогоплательщиков. И, в третьих, деятельность профсоюзов повышает солидарность и связность общества, а деятельность «гильдии» его фрагментирует и атомизирует.
Хороший пример этому дает российское кинематографическое сообщество. Я уже несколько раз писал о том, как был в свое время поражен итогами знаменитого «перестроечного» съезда кинематографистов, который не ограничился тем, чтобы реализовать свободу слова и творчества в отрасли, «сняв запрещенные фильмы с «полки»», но также замыслил «либерализовать» систему кинопроката, что очевидным образом привело к обнищанию большинства российских кинематографистов.
Понятно, что за этим решением стояла глубокая ненависть российских кинематографистов друг к другу, когда каждый был уверен в собственной гениальности и в полной бездарности почти всех остальных. И потому все они были уверены в том, что либерализация кинопроката приведет к их личному возвышению и к разорению всех остальных.
Эта близорукая стратегия совершенно аналогична стратегии вкладчиков финансовых пирамид типа знаменитого российского МММ. Ее смысл хорошо выражается известным девизом российских гангстеров «Умри ты сегодня, а я завтра». Кстати, в результате перестройки в российском кинематографе выиграли, разумеется, как легко было ожидать, отнюдь не самые талантливые, а самые пробивные и самые близкие к власти.
Несмотря на драматизм приведенного выше примера, российский креативный класс является гораздо более рыночным и предпринимательским, и, одновременно, гораздо более меритократическим, чем американская «блатная гильдия».
Американский креативный класс далек не только от американского интеллектуального класса, он занимает достаточно изолированное положение внутри американского среднего класса. Американский средний класс, в своей основной массе, вовсе не является «блатным».
В Америке, несмотря на гегемонию финансово-олигархического псевдокапитализма, существует обширный и весьма развитой сектор реального капитализма. Предприниматели и менеджеры реального производства, мелкие предприниматели из сферы услуг и из инновационной сферы вместе с интеллектуалами образуют вполне рыночный, предпринимательский и меритократический средний класс.
В России же сектор реального капитализма гораздо более узок и менее развит. В результате, российский креативный класс практически неотделим от малочисленного российского среднего класса. И его характерным представителем является не рекламщик с журналистом и пиарщиком, и даже не финансовый аналитик, а инженер по проектированию сантехники для строительного бизнеса или аналитик нефтяного рынка. Причем, по образу жизни и ценностям эти люди весьма близки реальным предпринимателям из сферы услуг. Впрочем, вторые в российских условиях, как правило, богаче.
В этом смысле, российский креативный класс является гораздо более передовым и гораздо менее паразитическим, чем американская «блатная гильдия». Недаром именно российский креативный класс оказался мотором и основным слоем поддержки российского протестного движения.
Однако стать лидером российского общества российскому классу мешают, на мой взгляд, два обстоятельства. Первое из них неоднократно отмечалось Дмитрием Дробницким. Это особая аполитичность российского креативного класса. Как точно шутит Дробницкий, российский средний класс желает всего двух вещей. Чтобы салфетки в кафе были чистыми, а полиция вежливой. И начинает протестовать только, когда салфетки пачкаются, а полиция хамит.
Второе, что мешает российскому среднему классу стать классом-лидером – это нежелание понимать свое реальное положение в обществе. Представители российского среднего класса справедливо возмущаются получившими свое состояние воровским способом российскими олигархами и коррумпированными российскими чиновниками. Одновременно с этим они не понимают, почему большинство российского населения, разделяющее их оценки олигархов и коррупционеров, распространяет эту негативную оценку и на средний класс.
«Как же так?», – говорят российские «средние». – «Ведь мы же, в отличие от олигархов и чиновников, заработали свои деньги честным трудом. Почему же они нас так не любят?».
Средний класс не желает задумываться о реальных причинах неприязни к нему российского общества. А они достаточно просты. На сегодняшний день большая часть российского общества, даже та его часть, которая желала бы заняться предпринимательской деятельностью, несмотря на активное желание этого большинства повысить уровень жизни и добиться личного успеха, не готова действовать при помощи тех средств, которые реально могут обеспечить этот успех современной России.
В России все еще очень много людей, которые хотят заниматься любимым делом или тем делом, которое, по их мнению, приносит общественную пользу. К ним примыкает огромное количество людей, которые хотят заниматься тем делом, которому обучены и которое они умеют делать хорошо.
И все эти люди категорически не желают реагировать на запросы неизвестно откуда взявшегося российского рынка, особенно если для реагирования на эти запросы необходимо радикально сменить сферу профессиональной деятельности, а часто и переступить через моральные барьеры.
Особенно это относится к российским «бюджетникам». То есть к весьма бедным в нынешней России представителям науки, образования и здравоохранения. Инженер по проектированию мостов не понимает, почему он должен переключиться на проектирование унитазов, которое приносит весьма неплохие и относительно честные деньги, будучи востребованным в российском строительном бизнесе, который при этом не столько строит квартиры для населения, сколько является участником мафиозной строительной пирамиды, производящей инвестиционные квартиры для коррупционеров, финансируемые за счет разворовывания городских бюджетов.
Аналогично и российский средний класс постоянно недоумевает наличию организационных проблем в российской бюджетной сфере. Что же мешает им собраться вместе и решить проблемы здравоохранения хотя бы в своей больнице? Задавая такой вопрос, российские средние не понимают, что сами они добились успеха в результате использования стратегии индивидуального карьерного роста, максимум, в результате стратегии совместного продвижения небольшой команды. А для решения «снизу» проблем российской бюджетной сферы требуется такая солидарность и такие совместные действия, которые в современном атомизированном и фрагментированном российском обществе практически невозможны.
На мой взгляд, когда повысится сознание российского среднего класса, когда он поймет, что является хотя бы честной и добросовестной, но обслугой российской воровской псевдоэлиты, когда он поймет, что работники бюджетной сферы на совершенно законных основаниях и часто с гораздо большим основанием, чем средний класс, имеют право считать себя настоящей элитой российского общества, когда он поймет, что бедность работников бюджетной сферы вовсе не является следствием отсутствия организационных способностей у работников этой сферы, а бедность всего российского общества вовсе не является доказательством того, что оно состоит в основной своей массе из бездельников, фриков и лузеров, а является следствием проводимой российской воровской псевдоэлитой политики искусственно организованной бедности, и когда он громко заявит об этом российскому обществу, тогда он станет, наконец, заслуженным лидером этого общества, а российская история изменит, наконец, течение свое.