На бирке джинсов Levi’s, купленных в США, – почти таком же американизме, как и звездно-полосатый рисунок, – написано: «Please donate when no longer needed» («если вам это больше не нужно, пожалуйста, пожертвуйте»). Подобный призыв на одной из самых популярных вещей, согласитесь, говорит о многом.
На бирке таких же джинсов, купленных у нас в России в фирменном магазине, не написано ничего подобного… Американцы отдают или продают старые вещи много и с удовольствием. Так уж повелось. Нет у них и презрения к слову секонд-хенд. Да и почему бы его презирать: слово это имеет происхождение весьма благородное. По одной из версий, в средневековой Европе короли в знак милости и доверия передавали собственную одежду особо приближенному вассалу – «второй руке» монарха. Наверное, презирают слово «секонд-хенд», вынужденно или по тяжелым обстоятельствам постсоветской жизни, те, для кого оно ассоциируется со старьевщиками, барахолками и вообще – жизненным крахом. Но ведь великая Американская Мечта – это, прежде всего, вера в успех, а не наоборот. Поэтому и отношения с неновыми вещами тут «успешные»: их жертвуют, либо из них организуют бизнес, а, организовав бизнес и получив прибыль, жертвуют с удвоенной силой.
Крупнейшие организации, занимающиеся секонд-хендом в США, возникли тут в периоды трагической нестабильности страны, которые ставили общество перед необходимостью не только сплочения, но и поиска новых способов использовать старые ресурсы. В данном случае – старые вещи. Период великой депрессии породил крупнейшую национальную организацию, которая занимается переработкой «вторичных» материалов и текстиля (SMART – Secondary Materials and Recycled Textiles – существует с 1932 года) на государственном уровне. Еще один «кит» этой индустрии – Trans America Trading Co, ныне входящая в состав SMART, как и ряд других, возникла в 1942 году, – во время Второй Мировой.
Однако большая политика привнесла в данную сферу, находящуюся на грани бизнеса и благотворительности, свои дальнейшие коррективы. Секонд-хенд стал важным элементом американской политики. На правительственном уровне его судьбы вершит специальная инстанция – Совет по переработке текстиля. Представители совета считают, что занимаются благотворительностью, поставляя секонд-хенд в страны третьего мира, например на восточное побережье Африки, хотя благотворительность эта весьма странная, и год за годом вызывает вопросы со стороны правозащитных организаций. «Африканские цены», которые, кстати, приведены на официальном сайте Совета, никак не являются привычными ценами секонд-хенда. Брюки за 34$ или свитер за 12$ – столько же (а то и меньше), но за новую одежду – можно заплатить во многих частных магазинчиках и в некоторых больших сетевых магазинах США, типа Wal-Mart или LL Bean. При этом на сайте Совета заявлено, что подобные цены «позволяют покупать одежду людям, которые зарабатывают 200$ в год». Не сомневайтесь – не позволяют. Отказаться от таких «подарков» из США страны третьего мира по многим причинам не могут или не хотят (тут и коррупция, и боязнь потерять сильного «покровителя», и так далее: «рука помощи» способна открыть любую дверь на территории тех, кому она помогает).
Выходит, что «настоящей» благотворительностью занимаются, все же не чиновники, а религиозные организации и фонды. Ну и вся остальная Америка – от мала до велика.
Если же продолжить говорить о ценах, то дешевый, «деидеологизированный», так сказать, секонд-хенд – это вещи от частных компаний-сборщиков (5-10 долларов может стоить килограмм вещей). Хотя в тех же Штатах есть и другие магазины. Которые предлагают покупателям «штучный» товар, заворачивая его потом в красивую бумажку и кладя в красивую сумочку. Это уже совершенно другая ценностная философия, которая будто бы говорит: «Мы вас любим. Эта вещь – особенная». Такой подход ближе к философии «королевской» милости – когда монархи жаловали нечто исключительное приближенным людям. Впрочем, маркетинговые секреты продажи секонд-хенда – вовсе не секреты. Они актуальны во всем мире. Владелец магазина, в идеале, должен помнить следующее:
- Посетитель хочет купить хорошую или даже уникальную вещь за минимальную цену (цена-качество)
- Покупатель хочет купить больше вещей за небольшую цену (цена-количество)
- Если покупатель пришел именно к нему, то оба эти пункта, или хотя бы один из них волнуют посетителя его магазина больше, чем посетителей других магазинов.
Если же говорить о том, что мотивирует людей именно продавать свои вещи, то тут опять-таки всплывает очевидная связь секонд-хенда с перипетиями мировой истории. Достаточно задать вопрос: когда именно у людей возникает повод продать не новое? Вариантов ответа на него тоже может быть несколько.
Люди продают неновые вещи тогда, когда возникает необходимость избавиться от излишков как при перепроизводстве и благоденствии страны, так и при «излишках» вещей, связанных с крупными человеческими потерями (войнами, стихийными бедствиями и так далее). Социальная активность и организованность (например, человек каждый месяц сдает вещи в секонд-хенд, т.к. ко всем в городке приходит специальный агент, к тому же эти вещи потом попадут в страны третьего мира и могут помочь кому-то выжить) для американцев тоже является весомым аргументом.
Часто влияют и социально-бытовые факторы, например, повышенная активность и мобильность населения (переезд, смена работы) или того радикальней – необходимость выживать, когда люди распродают последнее.
Янус двулик и коварен: в богатой, процветающей стране он собирает много не новых вещей. Но богатый урожай собирает он и после войн и катастроф… Трагическая закономерность: либо вещей больше – либо людей меньше.
Пресловутая глобализация также вносит поправку в этот контекст. Кто знает, на ком был надет пиджак из секонд-хенда в бытность его условно «вещью из новой коллекции»? Был ли этот человек американцем или французом? Был ли он мусульманином, иудеем, или христианином? Был ли это его любимый цвет? Какую музыку он любил? Убивал ли он, или был убит, или живет припеваючи и растит внуков? Снова – двуликий Янус. Одно из лиц говорит: «Это всего лишь вещь», – поэтому на линии времени ее можно перепродать или отдать, главное: кто её надевал или наденет потом. Другое отвечает: «Это всего лишь человек» – поэтому не важно, кто он, важно, что на линии времени он купил вещь и потом продает или отдает её.
Та же глобализация плюс вера в успех очень помогают воплощению этого бесконечного цикла перерождений материи и неновых вещей, перетекающих из страны в страну. Вот вам красноречивый случай: история предприимчивой китаянки Чжан Инь. Она, приехав в США, скупила множество американских свалок, чтобы продавать в Китай американский бумажный мусор. Сырье для переработки в картон. Забавно, что американские акулы бизнеса проплыли мимо этой миллиардной индустрии. Зато миллиарды заработала дочь нищего китайского солдата.
***
В СССР, с его изуродованной системой продажи промтоваров, история секонд-хенда, как и история страны, полна драматизма. Торговля на экспорт, как и помощь развивающимся странам, никак не облегчали жизнь простым советским людям, а они почти не имели отношения к мировому рынку одежды, поэтому вещи донашивались, перешивались по сто раз, переходили из рук в руки… Из старых дубленок рождались теплые стельки, джинсы обретали вторую жизнь в виде шорт, свитера перевязывались, а на какую-нибудь детскую распашонку или пинетки выстраивались очереди из тех, у кого тоже были дети. Вещи повсеместно жертвовались «с барского плеча»… В этом смысле у нас почти царило Средневековье. Правда, на одежной сцене тех лет «звездами» сияли «комиссионки». Один знакомый знакомых, бывший директор такого магазина, рассказывал, что «почти новые или даже совершенно новые вещи заносили больше люди из эстрадных коллективов народной песни и танца, вообще – эстрадники, которые ездили за рубеж много и неплохо зарабатывали, а вот из драматических театров народу приходило меньше». Существовал и «диссидентский» способ взаимоотношений с комиссионкой, рассказанный современниками и свидетелями: когда книги писателя запрещали к печати, а валюту из-за границы привезти ему было нельзя (менять-то все равно негде), иностранцы привозили писателю вещи, которые тот нес в комиссионку. Вещи продавались – и опальному писателю было, на что жить.
Помню, и моим родителям из-за границы тоже когда-то присылали мешки с вещами. Бабушка снисходительно-иронично обзывала эти посылки от родственников «бангладешем», а я и не задумывалась, почему. Позже стала думать, что все потому, что одежду эту делали в Бангладеше. А потом в школу стали приходить банки с ветчиной – от европейских добродетелей – и слово «бангладеш» обрело совсем другой смысл, связанный с тем, что мы тоже для кого-то – страна «третьего мира». Тут я поняла горькую бабушкину иронию.
Кстати о благотворительности. Она хлынула к нам в «лихие 90-е». Вещи везли через разные фонды, которые росли, как грибы. Распространяли по детдомам, по домам престарелых, школам. Но всем не хватало. К тому же «лакомые кусочки» редко доходили до нуждающихся – они оседали на полпути. Приблизительно в это же время появились и первые магазинчики секонд-хенда. И в них, в общем, стали действовать все те же законы, что и в магазинах секонд-хенда там, в США и Европе. Ибо торговля, с поправкой на коррупцию разных инстанций и благосостояние покупателей, – это вопрос ассортимента. Здесь, как и в Америке, можно было, роясь в куче барахла, найти «limited edition» от известной марки, либо вообще какой-нибудь умопомрачительный винтаж времен Рузвельта и Эйзенхауэра.
В нашей стране торговать секонд-хендом оказалось очень выгодно. Рынок на заре 90-х еще пустовал. Как говаривали о нем коммерсанты: «воткни палку – она начинала цвести». К тому же бедняков, которые не могли позволить себе тратиться на новую одежду, у нас были миллионы, а закупка мешков с вещами у западных поставщиков стоила гроши. Представляете прибыли? Даже сейчас, когда рынок уже наполнен, торговцы получают свое: средняя ежемесячная выручка маленького магазинчика где-нибудь на окраине Москвы – более 3000 $.
По-настоящему местный колорит, как и вся предметная история советского быта в полной мере расцветали на «перестроечных» и «постперестроечных» барахолках. По этому нашему «внутреннему», российскому секонд-хенду, а не приходившему с запада (впрочем, как и по местным барахолкам во всем мире) перипетии действительности прослеживались ярко и отчетливо. Туда ведь даже специально водили иностранцев, как в музей. Продавались чьи-то старые ордена, военная форма. Продавалась потрепанная мебель, посуда, сношенная обувь, какие-то непонятного времени и кроя шляпы, пластинки, книги, значки, знамена… и многое другое – из недалекого или более отдаленного прошлого… Плюс – там, куда захаживали иностранцы, к ассортименту добавлялись valenki , matreshka и – новые и не очень – ushanki.
Вообще торговля старьем разворачивалась у нас в стихийных масштабах – чуть ли не возле каждой железнодорожной станции и чуть ли не на каждом рынке. Причем занимались этим преимущественно старики. В больших городах России помойки по ночам и теперь «оживают»: не алкоголики, не бомжи, а обычные пенсионеры – тащат под прикрытием темноты все, что можно потом продать. Но в последние годы торговля «местным» старьем все больше переходит на интернет-барахолки и, соответственно, контингент существующих в системе купли-продажи секонд-хенда стремительно молодеет…
Так, буквально на кучах старого барахла с запада и из нашего собственного прошлого рождалась и теперь живет своей детской жизнью новая эпоха России. Только вот какая она? Насколько независима она от прошлого и от чужих «подержанных» идей и концепций? Есть ли в ней место чему-то действительно новому? Вопрос уже для другой статьи. Сами старые вещи к этому равнодушны.