В первый день моего пребывания в Техасе в самом конце августа 1998 года стояла дикая жара, необычная даже для этого знойного штата. Поэтому я поступил очень опрометчиво, когда решил выехать из кампуса на велосипеде без головного убора. В итоге на середине пути я потерял сознание и очнулся уже на носилках в клинике. Я так точно и не понял, что конкретно произошло: между последним пунктом моего маршрута, который запечатлелся в моем сознании, и местом, где меня забрала «скорая», было примерно полкилометра. Я отделался сотрясением мозга и травмой виска, в результате которой под левым глазом остался небольшой шрам.
После того как мне была оказана первая помощь, я решил отблагодарить медсестру небольшими чаевыми. По-моему, я отдал что-то около 8 долларов. Меня отправили домой с небольшим набором лекарств, а операция по фиксации височной кости и несколько визитов к окулисту и хирургу мне еще только предстояли.
Через несколько дней я получил первый счет – это была плата за вызов «скорой». На нем стояла сумма в 2000 долларов, из которой были заботливо вычтены мои скромные «чаевые». Итого: 2000 $ - 8 $ = 1992 $.
Через несколько дней мне принесли астрономические счета за операцию и за поход к каждому из врачей. В сумме все эти услуги (нельзя сказать, что осуществленные на высшем медицинском уровне) превышали объем полугодового оклада, который полагался мне как участнику Junior Faculty Development Program.
Разумеется, у меня была страховка, которую, кстати, я ежемесячно оплачивал из того же весьма небольшого оклада (что-то вроде 1 500$), и, чисто теоретически, проблем с покрытием расходов на лечение не должно было возникнуть. Однако это не помешало страховой компании игнорировать в течение года все мои запросы о помощи, а медицинским службам – в течение того же времени – донимать меня новыми и новыми счетами к оплате.
Но я невольно задался вопросом: а что, если бы я был простым американским безработным, и у меня не было бы средств оплатить медицинскую страховку, и даже стоимость вызова скорой помощи была бы для меня неподъемной? Вероятно, я должен был бы продолжать гнить в своих дешевых апартаментах с незаживающей раной на голове, а моя височная кость так и осталась бы расшатанной после удара.
Нет, я знал, что в Техасе усилиями тогдашнего губернатора Джорджа Буша-младшего, сторонника «сострадательного консерватизма», было введено множество социальных программ для малоимущих, и многочисленные благотворительные религиозные организации меня бы не оставили в беде. Но в других штатах могло быть по-другому, и вообще, зависеть от чьей-либо благосклонности как минимум унизительно.
Отчасти по этой причине я сейчас с глубоким сочувствием и пониманием отношусь к стараниям Барака Обамы установить систему всеобщего медицинского страхования, чтобы покрыть обязательным медицинским обслуживанием все слои населения страны, вне зависимости не только от уровня их дохода, но также и от личной готовности за это обслуживание платить.
28 июня усилия Обамы увенчались большой победой: Верховный суд решением пяти из четырех своих членов поддержал соответствие принятого Конгрессом закона об обязательном медицинском страховании нормам Конституции. Наиболее неожиданным обстоятельством стало то, что решение Суда поддержал и его председатель – консерватор Джон Робертс, открытый противник реформы Обамы.
Вся сложность в том, что закон, принятый Конгрессом, может быть интерпретирован как давление на граждан. Каждому из жителей США предписывается купить себе медицинскую страховку. В ином случае он облагается небольшим налогом. Проще говоря, Конгресс установил дополнительное налогообложение для тех, кто не желает лечиться.
Понятно, что всякое такое действие будет сопряжено массой всяческих условий и разъяснений для малоимущих и недееспособных групп населения. Все это с лево-прогрессистской точки зрения делает реформу Обамы полумерой, не решающей главную проблему – как сделать здоровье человека предметом обязательного государственного попечения, даже если этот человек – безработный, бомж или нелегальный иммигрант.
Увы, реформа Обамы указанную проблему не решает, хотя все-таки представляет шаг вперед по отношению к нынешней полузверской практики, смягченной «сострадательностью» властей штатов и милосердием церковных организаций, коих в США множество.
Однако американские право-консерваторы усмотрели в данном законопроекте превышение Конгрессом своих полномочий: возник прецедент, когда государство указывает людям, как им следует распоряжаться своим кошельком. А это шаг в сторону увеличения функций государства, которое завтра может обязать своих граждан покупать то или это, вне зависимости от их желания.
Джон Робертс, скрепя сердце, признал конституционность законопроекта на том основании, что Конгресс имеет право вводить новые налоги, а Верховный суд не имеет полномочий запрещать Конгрессу это делать. За это Робертс уже заслужил похвалы либералов и части умеренных консерваторов, которые со времен легализации абортов в 1972 году аналогичным решением Верховного суда с ненавистью относятся к всевластию этого неподконтрольного никакой демократической процедуре органа.
Между тем вопрос, который поднимают американские прогрессисты, имеет более принципиальный характер. Может ли здоровье человека оставаться его сугубо индивидуальным делом, или оно представляет собой социальную проблему, требующую государственной заботы, подобно, скажем, вопросам безопасности и правового порядка. Никто же из консерваторов не возражает против того, что человек должен полагаться на государство для отражения угрозы своей жизни, а не рассчитывать лишь на своих частных охранников.
Трудно понять, почему к здоровью следует относиться как-то иначе, и только патологическая аллергия американцев на слово «социализм» заставляет влиятельных либералов-прогрессистов предлагать полумеры и избегать очевидных решений.