Terra America

От редакции. История знает сотни политиков. И сотни блестящих речей. Но редко речи сами по себе становятся вехами в истории стран и континентов. Одна из них  прозвучала 50 лет назад в Западном Берлине. Ich Bin ein Berliner! – «я берлинец!» – провозгласил президент Джон Кеннеди… Об этом – фрагмент новой книги Дмитрия Петрова «Кеннеди»^[1].

Тревога

Маршал Иван Конев мчался на аэродром. Командующий Группой советских войск в Германии спешил к месту службы. Шел XXII съезд КПСС. Но ничего – справятся без него. Ему – пора.

Министр обороны маршал Родион Малиновский и начальник Генштаба маршал Матвей Захаров уже укрылись в бункере в глубине Ленинских гор.

Советские войска в Восточной Европе, западные военные округа, Балтфлот, части РВСН и ПВО подняты по тревоге.

«КПСС видит свой интернациональный долг в том, – говорили на съезде – чтобы крепить монолитность международного коммунистического движения…».

Им и занялись маршалы Малиновский, Захаров и Конев 26 октября 1961 года – «интернациональным долгом» по отношению к интересам СССР в Германии.

Трудная там сложилась ситуация. Американцы готовы снести берлинскую стену. Явно в ответ на наш план до 31 декабря подписать мир с ГДР, лишить силы соглашения по Берлину и присоединить его западную часть к восточной. То есть – к нашей Германии.

А какую развели дипломатию! Секретарь ЦК КПСС – второй человек в стране – Фрол Козлов сказал, что, мол, срок подписания продлен. А сам Глава, что, де, срок и не важен, если Запад готов «решить берлинский вопрос».

И – вот-те-нате! Штаты лезут на стенку!

В Берлине их танки вышли к КПП «Чарли», явно – ломать заграждения.

А им навстречу – 7-я гвардейская рота 68-го полка 6-й дивизии 20-й армии – десять Т-54. Люки закрыты, амбразуры – открыты, орудия расчехлены – боевая готовность. А за ними – вся группа войск. 5 наземных и 1 воздушная армия: 7600 танков и 2500 самолетов.

А за стенкой – 5.800 солдат, орудия, 30 танков. Всего в ФРГ – 40000 человек, в целом в Европе – от 225700 до миллиона. 

Нельзя сказать, что Советы смели б их как пыль. Но они хотели взять Берлин. А что? Великий Ленин учил: «кто владеет Берлином — владеет Германией. Кто владеет Германией – владеет Европой». А может, это Бисмарк говорил? А какая разница! О красной Европе речь! О мечте Ильича.

Танки застыли в 100 ярдах. Экипажи глядят в прицел.

Фронт

В 1945-м Берлин стал символом победы над нацизмом.

А вскоре его превратили в знак разделения Европы и планеты на миры.

Вторая Мировая шла к концу. Нацисты еще держались, но лидеры Британии, СССР, США знали: борьба, скоро им конец. И мудро – загодя – решали судьбу Германии.

В Лондоне, Ялте и Потсдаме были заключены договоренности. Согласно им, страну поделили на зоны оккупации: США, СССР, британскую и французскую.

7 мая в 2 часа 41 минуту в Реймсе генерал Йодль подписал Акт о капитуляции Германии. Ее приняли: генерал армии США Уолтер Беделл Смит, представитель Ставки Верховного Главнокомандования СССР генерал Суслопаров, и, как свидетель, французский генерал Франсуа Севез.

Запрет Сталина подписывать Акт запоздал. Счастье Суслопарова, что он оговорил возможность вторичной церемонии. Гнев вождя вызвала поспешность оформления финала войны, непонимание союзниками его значения. А он его видел – этот мощный инструмент управления сознанием и поведением людей на годы вперед. И требовал нового подписания – в Берлине.

8 мая в 22:43 Акт о капитуляции подписали вновь.

Столицу Германии, лежащую в центре советской зоны, разделили на сектора. Она стала камнем преткновения систем, убеждений, образов жизни – Востока и Запада. Здесь прошла граница. Точнее – фронт.

Фултон

Народы получили право выбирать политический строй. Но СССР сделал из Европы, занятой Красной армией, зону своего влияния.

Что ждет ее ясно уже к 1946 году.

5 марта Черчилль сказал прямо^[2]: «От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике, – заявил он, – …опустился “железный занавес”». Метафора вышла сильной: слова «железный занавес» повторяли много лет. На Западе – без кавычек.

Черчилль говорит: «Коммунистические партии всюду установят тоталитарный контроль. <…> Это не та освобожденная Европа, за которую мы сражались. И не Европа, обладающая предпосылками прочного мира».

Но кто обладает ими? «Соединенные Штаты… приняли огромную ответственность перед будущим...»

Но что несет угрозу? Ответ: тирании. «В этих государствах власть навязывается людям всепроникающими полицейскими правительствами. Неограниченную власть государства осуществляют диктаторы, властвующие с помощью привилегированной партии и политической полиции. <…> Мы не должны прекращать неустанно и бесстрашно провозглашать великие принципы свободы и прав человека…

…Народ любой страны, – продолжает Черчилль, – имеет право… тайно голосуя на свободных нефальсифицированных выборах выбрать или изменить характер или форму правления, при котором он живет; господствовать должны свобода слова и печати; суды, независимые от исполнительной власти… должны проводить в жизнь законы, одобренные большинством…».

Всё это знали в Восточной Европе. Но не имели.

А Запад встал лицом к лицу с мощной силой.  

«...Россия, – заявил Черчилль, – хочет безграничного распространения своей мощи и доктрин. …Наши русские друзья и союзники ничто не уважают так, как силу, и ни к чему не питают меньше уважения, чем к… слабости».

Что же из этого следует?

Сильный Запад: «Если Советы станут строить прокоммунистическую Германию,

это сделает ее предметом торга». 

Сэр Уинстон видел то, что предстояло увидеть Кеннеди. И что уже знал Сталин.

Холодная война

В феврале 1946-го года посол США в Москве Джордж Кеннан шлет в Вашингтон «Длинную телеграмму». Он пишет: «В основе невротического видения Кремлем международных отношений, лежит… страх перед Западом – более развитым, сильным, компетентным и организованным».

Этот ужас, считает Кеннан, рождает презрение к свободе и агрессию: «…мы имеем дело с силой, фанатично уверенной, что… гармонию нашего общества нужно нарушить, традиционный образ жизни разрушить, авторитет государства – сокрушить».

В ответ советский посол Николай Новиков направляет в Союз свою телеграмму. Где заявляет: США хотят поработить народы, в том числе – используя план Маршалла. Рост военного бюджета и строительство военных баз говорит об их амбициях. Но, – заявляет Новиков, – они встретят оппонента в лице СССР.

Эти тексты заложили нормы стилей, языков и логик «холодной войны».

В ее центре – Берлин. Эпицентр кризисов.

Кризис первый

Сталину нужен контроль над Восточной Германией. СССР отказывается от четырехстороннего управления страной, оставив себе восток. На ключевые посты Москва ставит коммунистов. Они отвергают план Маршалла, национализируют промышленность и земли, давят протесты.

Меж тем, союзники на западе запускают производство, реализуют план Маршалла  – около 4 миллиардов долларов помощи. Вводят новые деньги. То же делают на востоке. Теперь там разные экономики, банки и валюты. Западная – «сильней». В итоге Советы блокируют Западный Берлин, перекрыв любое сообщение с городом. Кроме авиа.

Союзники организуют воздушный мост, и доставляют в город питание и горючее. Блокада длится год. За это время совершено 278228 вылетов и доставлено 2326406 тонн грузов. Километраж «моста» равен двумстам полетам на Луну и обратно.

На Рождество юные берлинцы получили 53 тысячи посылок – подарков небес.

Меж тем престиж СССР, нарушившего соглашения, быстро падает. И блокаду снимают. Сообщение восстановлено.

Первый берлинский кризис завершился победой Запада. Союзники ускорили создание ФРГ. В советской зоне основана ГДР. Западный Берлин стал автономным самоуправляемым городом, связанным с ФРГ транспортным коридором.

Кризис второй

Марксисты на востоке «форсировали строительство социализма». Это привело к карточной системе. В мае 1953 года власти повысили нормы выработки и цены на мармелад – основу завтрака немецкого рабочего. Обстановка накалялась. В Москве ее обсудил Президиум Совмина. В ГДР приняли «Новый курс», но – не отменили трудовые нормы. Это стало последней каплей.

Первыми в центр Берлина двинулись строители. За ними – тысячи людей. Началась забастовка. 100000 рабочих на 110 крупных предприятиях в 72 городах требовали выборов с участием западных партий, воссоединения страны, жгли флаги ГДР.

Введено военное положение. В столице танки. Пехота блокирует Западный Берлин.

Молотов вспоминал: «Там был Берия… Решили: давить беспощаднейшим образом. Допустим, чтобы немцы восстали?! Всё бы закачалось…». Т-34 и полиция разогнали протесты. По одним данным погибло 19 граждан и 5 силовиков. По другим – 267 и 116.

Это тогда Бертольд Брехт написал «Решение» (его нашли годы спустя):

«После восстания 17 июня… народ утратил доверие к власти…
Разве не проще бы было правительству
распустить народ и выбрать новый?»

ГДР клеймила Западный Берлин его логовом диверсантов. А на той стороне, хоть и хотели помочь восставшим, но не могли. Осталось лишь чтить память погибших…

Второй кризис – внутренний, гэдээровский – решила сила. С 1953 года число беглецов на Запад неуклонно росло.

Бегство

Между ФРГ и ГДР не было границы в том смысле, в каком тогда понимали это явление. Она повторяла «секторальную линию» 1945 года. На ней имелись КПП, но пройти из одной страны в другую было просто. Как и в Берлине.

Это стало проблемой для властей ГДР. Они считали, что потери от открытых границ составляют до 15 миллиардов марок в год. Из них до 2,5 уходили с людьми.

Жизнь в ФРГ была дороже, но ее уровень выше. Никто не требовал верности партии, не было репрессий. Жить было лучше и веселее. В ГДР не волновались, когда уезжали дельцы и оппозиционеры. Но они теряли в год до трети выпускников вузов...

С 1949 по 1961 год уехало 1,6 миллионов человек. Советник Кеннеди Тед Соренсен говорит о 3,5 миллионах. В 1959-м – 143 917 человек. В 1960 – 199 188. А 1961 году в феврале – 13 576, в июле – 30 415, а в первые дни августа – 1500 человек в день. 11-го августа – 2290.

Так кто, выходило – прав в споре систем? Какой пример лучше отъезда друзей и родных? Что может раздражать больше, чем «буржуазная язва в сердце ГДР»? Там царят «их нравы». Там свободные выборы. Там хотят войти в ФРГ. Народу идея нравится.

Как и союзникам. Но, помочь они не могли. Однако, понимая важность Берлина, не давали включить его в зону влияния СССР.

Котзис на Курфюрстендам (Третий Берлинский)

Кеннеди призывал Хрущева вместе разгребать наследство войны. Но встречал отказ. Вождь хотел подписать мир с ГДР, лишив силы прежние соглашения по Берлину. На встрече в Вене он объявил об этом открыто. Это был ультиматум.

После консультаций со странами НАТО, Кеннеди решил защищать Берлин, а на ультиматум ответить жестко: «говорят, оборона Берлина невозможна. То же говорили про Сталинград. Любое место можно защитить. Если люди – смелые люди – сделают это».

Хрущев обвинил Запад в желании «силой прорваться» в Берлин, и объявил, что помешает этому. 13 августа 1961 года каменщики Ульбрихта начали возводить одну из самых жутких стен. 28 лет мир будет звать ее Берлинской.

В ФРГ призвали резервистов. Штаты послали парашютистов. Кто знал, что Никита так неистов? Во как «завел» местных коммунистов!

А 26 октября, после ряда дипломатических конфликтов в районе стены, к чек-пойнту «Чарли» вышли танки М-48. А навстречу, сверкая блеском стали – десять Т-54.

Две системы встали у стены. А мир – на грани атомной войны.

А 27-го машины ушли. Сперва – советские. Потом – американские. 

Что увело их? Усилия дипломатов? Разведок? Политиков? Спасибо им. Впрочем, старались не все. Чтобы донести реальность ядерной угрозы, Де Голль пригласил советского посла в Париже^[3] и сообщил ему о ней. «Тогда умрем вместе», – сказал посол.

В Кремле готовились к бою. В Белом доме – тоже. Генерал Клей запросил у Кеннеди инструкции на случай обострения.   

– Не надо паники, – сказал президент.

– Мы не паникуем, – ответил генерал, – А вот как ребята в Вашингтоне?

– Кое-кто слишком волнуется. Но не я, – отрезал Кеннеди.

Видимо, замирение уже шло. Есть сведения, что министр юстиции Роберт Кеннеди – контактировал с советским резидентом – редактором журнала Soviet Life^[4]и полковником ГРУ Георгием Большаковым, через которого клан Кеннеди имел связь с Кремлем мимо посольств и других официальных каналов. В интервью «Центру Кеннеди» Роберт сообщил, что просил Большакова передать пожелание президента, «чтобы русские ушли в течение 24 часов». И тот обещал, что «передаст Хрущеву». А что было дальше, как они разменяли Берлин – тайна.

Но – спасибо разведкам и лидерам. Их здравомыслию.

Третий кризис миновал. Системы договорились.

Хрущев вскоре «позабыл» о мире с ГДР. А Кеннеди отстоял Западный Берлин.

Берлинец

А в январе 1963 года Хрущев выступал на VI съезде СЕПГ.

Внезапно прервав доклад он спросил:

– Запад слева или справа?

– Справа от Вас, товарищ Хрущев!

– А Германия здесь! – вскричал вождь, – Будущее Германии в этом зале! Пути немецкого народа закладываются здесь...

За стенкой считали иначе.

26 июня туда триумфально въехал Кеннеди.

Он встретился в Бонне с канцлером Аденауэром. И вот – Берлин.

Его кортеж из 34 машин и эскорт мотоциклистов проехали все западные сектора. Посетили Бранденбургские ворота, КПП «Чарли», где танки грозили миру, и ратушу.

Ворота закрывал флаг ГДР и красные знамена.

Рядом остановился грузовик с транспарантом, призывающим разоружить ФРГ.

После в киножурнале Universal скажут: «лидер крупнейшей в мире демократии осматривает символ тоталитарного правления. Визит Кеннеди в Берлин вызвал восторг по обе стороны стены». А в фильме студии DEFA покажут как под мрачную музыку «политик увидел напоминание об обязательстве демилитаризовать Германию – и 5 минут смотрел в глаза своему обману».

Но Кеннеди глядел на Восток, будто видел там грядущее Европы.

Но вот – КПП «Чарли». И здесь за стеной – плакат: «Мы хотим мирного договора и нейтрального вольного Западного Берлина». На улицах за стеной – ни души.

Под крики радости кортеж подъезжает к ратуше.

Всюду флаги США и Берлина. Президент скрывается в здании – узнать, как звучат по-немецки важные для него слова. И вот он на трибуне.

Перед ними – 400 000 человек. Над ними — флаги союзников. Балконы заполнил народ. Он – у микрофонов.

Этот день – один из самых ярких в жизни. Он говорит Р е ч ь.

«Я горд быть гостем вашего мэра^[5], символизирующего дух борьбы Западного

Берлина. Горд, что посетил Федеративную республику и канцлера… Горд, что прибыл сюда с генералом Клеем, который был здесь в моменты острых кризисов… 

Две тысячи лет гордой фразе “Я – гражданин Рима”. Сейчас в свободном мире она должна звучать так: “Я – Берлинец”!»

Эти слова он записал в ратуше: Ich bin ein Berliner!

Кеннеди говорит по-немецки. Все ликуют! Машут тысячами белых платков. Не флажков! Платков. Флажками размахивали фанатики, салютуя фюреру. Впервые со дня его разгрома здесь собралось столько людей. И они не хотят походить на нацистов.

Они в восторге. Кеннеди продолжает:     
«В мире много людей, не понимающих, или говорящих, что не понимают,

разницу между миром свободы и коммунистическим миром. Пусть они едут в Берлин!

Кто-то думает: коммунизм – идея будущего. Пусть едут в Берлин!

Есть и те… кто говорит: с коммунистами можно говорить. Пусть едут в Берлин!

А иные: коммунизм – зло, но мы делаем с ним бизнес. Пусть едут в Берлин!» 

Овация.
А он: «Свобода трудна и демократия не идеальна, но мы никогда не построили бы стену, чтобы не дать народу уйти. Мои соотечественники… горды вами. Я не знаю другого города осажденного уже 18 лет, но живущего так энергично и мощно…». 
Рукоплескания.

Кеннеди: «Вы живете на защищенном острове свободы, но ваша жизнь – часть жизни мира. Позвольте попросить вас увидеть… за свободой Берлина и Германии – свободу везде, за этой стеной – день торжества справедливого мира, за нами и собой – человечество». 

Восторг.

А он: «Свобода неделима. Если один человек порабощен – никто не свободен. Когда все будут свободны, мы увидим, как к этому городу присоединятся и эта страна, и Европа… У жителей Западного Берлина будут все основания для гордости: почти два десятилетия вы были на фронте. 
Все свободные люди, где бы они ни жили – граждане Западного Берлина. Поэтому, как свободный человек, я гордо заявляю: “Я – берлинец!”»

Это не только одна из лучших его речей. Она – одна из сильнейших в истории. Джон покорил берлинцев. Никто не скрывал слез. Звучал колокол – копия того – Филадельфийского.

Прежде, чем самолет Джона взлетел, мир разъял его речь на цитаты и повторял вместе с ним: «Ich bin ein Berliner!». И никого, включая немцев, не смущало, что значит это не совсем то, что хотел сказать Кеннеди^[6]. Мир его понял.