От редакции. «Излюбленная Великая Эволюция». Эту фразу знают все московские интеллигенты. В кругу российских либералов, со скепсисом относящихся к достижениям Великого Октября, она была символом человеческой смелости и свидетельством глубоких сомнений в мудрости и нравственных силах своего народа. Не случайно кусок из этой фразы был выбран американскими обозревателями для обозначения всего того, что случилось в России на прошлой неделе. Раскроем скрытую цитату – и увидим всю лукавую двусмысленность термина «Великая Эволюция». Михаил Булгаков в письме 1930 года Советскому правительству отмечал среди других черт, выступающих в его сатирических повестях «глубокий скептицизм в отношении революционного процесса, происходящего в моей отсталой стране, и противопоставление ему излюбленной Великой Эволюции, а самое главное — изображение страшных черт моего народа, тех черт, которые задолго до революции вызывали глубочайшие страдания моего учителя М. Е. Салтыкова-Щедрина». Очевидный намек на великого писателя позволяет увидеть американскую реакцию на московские события в несколько иной, менее доброжелательной оптике, чем это может показаться с первого взгляда.
***
Американцы — непревзойденные мастера политических концептов. Значительная часть ярлыков и шаблонов, применяемых в отношении происходящих в мире событий, принадлежат американским политологам и журналистам. Справедливы ли такие шаблоны — разговор отдельный. Важно, что отношение коллективного Запада к тем или иным явлениям во многом определяется сформулированным в связи с ними концептом. Им же определяется и возможный спектр реагирования.
«Арабская весна» объединила в себе довольно пестрые события, произошедшие на севере Африки и на Ближнем Востоке. В одну категорию попали и межплеменная война в Ливии, и отчаянный протест нищей египетской молодежи, не имеющей материальных возможностей вступить в брак, и довольно мутная история бунтов в Сирии. Поскольку все это — одна и та же весна (термин позитивный, символизирующий пробуждение и расцвет всего лучшего), Запад посчитал допустимым поддержать антиправительственные силы, а в случае с Ливией добавил к внешнеполитической риторике и военную мощь.
При этом волнения в Бахрейне, подавленные с очевидной жестокостью силами саудовской армии, в концепт арабской весны вписаны не были. Из России мы справедливо усматриваем в этом двойные стандарты. Из Соединенных Штатов это видится последовательной методологией. Бахрейн и Саудовская Аравия, несомненно, являются союзниками США, и в этом смысле отношение к событиям в этих странах было отчасти предвзятым.
Но только отчасти.
Не стоит рассматривать американские СМИ, как неких цепных псов Госдепа, тем более что Госдепу не раз прилично доставалось от этих СМИ. Мы плохо себе представляем, как важна для американских экспертов и комментаторов живая картинка. Правительство Бахрейна быстро придушило претендентов на весну, ситуация вернулась в обычное русло, на улицах городов стало снова чисто, спокойно, и привычная благопристойная картинка богатой страны вернулась на место. Если бы события развивались и дальше, возможно, они удостоились бы большего внимания масс-медиа, ведь их объективы всегда направлены туда, где есть динамика, а эксперты-политологи публично обсуждают то, что имеет информационный резонанс.
Следует сразу оговориться, что картинка может быть недоступна, может быть искажена, скрыта и даже подделана. Всем хорошо известно, как изображение из Катара выдавалось за репортаж из Триполи, а за картинку из Москвы пытались представить съемку из Греции. Но когда кадры действительно живые, концепт формируется достаточно быстро. Так случилось в Египте, откуда в прямой эфир выходили корреспонденты ведущих мировых телесетей.
Не стоит также недооценивать Интернет. На Западе он давно стал равноправным партнером в формировании представления о происходящем, при этом не важно, имеют ли место финансовые вливания в «твиттерные раскрутки» и работают ли над созданием контента профессиональные пиарщики. Преобладающее в социальных сетях настроение мировые СМИ просто не могут игнорировать. Слово «Тахрир», равно как и лозунг Occupy, попали на страницы газет и на телевизионные экраны прямиком из сети.
***
Происходящее в России непосредственно до и сразу после выборов в Государственную Думу очень долго оценивалось исходя из рамки, заданной жесткими высказываниями Джона МакКейна и Хиллари Клинтон, а также российскими оппозиционерами либерального толка, значительную часть времени проводящими на Западе. Непосредственно перед 4 декабря общепринятая повестка заключалась в том, что в России будет своя арабская весна, поэтому термин Arab Spring in Russia стал обозначением фундаментального концепта в отношении событий России и политики ее властей. Интернет тогда интенсивно накачивался революционными настроениями, и, как известно, символ предстоящей русской весны – пресловутая белая ленточка — и соответствующий сайт были приготовлены заблаговременно.
В объектив западных СМИ уже после выборов попали даже российские левые радикалы и националисты. После первых арестов в ходе акций протеста уверенность журналистов в скорой революции по арабскому сценарию становилась все больше. Революцию эту еще в октябре назвали снежной (кто же мог представить без снега декабрьскую Москву?), но погода внесла свои коррективы, и предполагаемая революция стала белой, но от этого ее приближение не стало для Вашингтона и американских СМИ менее очевидным.
Все изменилось 10 декабря.
От революции остались только белые ленточки и белые же гвоздики. Мирный и отчасти деполитизированный протест горожан в Москве практически полностью оставил в изоляции трибуну, с которой выступали перед десятками тысяч собравшихся формальные организаторы митинга, окруженные небольшим кольцом сторонников с оранжевыми знаменами. Это давало картинку, от которой невозможно было откреститься. Инерция еще брала свое, и западные СМИ дали цитату из Немцова, но основными героями статей Washington Post и The New York Times стали простые москвичи. В видеонарезках и комментариях по-прежнему говорилось о недовольстве Путиным и властью в целом, но американская пресса не могла обойти вниманием ни освистание Крылова в Москве и Шендеровича в Питере, ни того факта, что Немцова практически никто не слушал.
Драматическим образом поменялся и общий тон Рунета — это был тон недовольных, протестующих, но мирных и законопослушных горожан. Мне из всех самодельных плакатов на митинге особенно понравился один, который держала совсем молодая пара: «Ничего такого. Только честные выборы».
Вот тебе и снежная революция.
***
Американские акулы пера не зря едят свой хлеб. Как бы ни были они заряжены накануне митинга на цветную революцию, отточенное годами профессиональное чутье действует так же безотказно, как и базовые инстинкты. Произошедшее 10 декабря 2011 года на Болотной площади с легкой руки корреспондентов Washington Post было названо Великой Декабрьской Эволюцией. Любопытно, что на ходу возникший новый концепт был вложен в уста «неизвестных блогеров». Цитирую: «Практически никто здесь не ищет революции — блогеры назвали это Великой Декабрьской Эволюцией, как контрапункт большевистской Великой Октябрьской революции 1917 года». И далее: «Конкретные требования митинга… вряд ли будут удовлетворены, по крайней мере, немедленно. Однако протестующие полагают, что суббота знаменует собой начало неизбежного изменения в политической культуре».
The New York Times сосредоточилась 10 декабря на мирном характере акции и изменении отношения официальных российских телеканалов к освещению митингов. Такое изменение объясняется газетой глубоким проникновением Интернета в жизнь россиян. Хотя гражданам России хорошо известна цена заявлений о таком проникновении, следует признать, что в данном случае американские журналисты оказались правы. Призывы прийти на Болотную площадь звучали исключительно в Интернете, так что диссонанс официальной телекартинки с Интернетом и уличной реальностью, продлись он на сутки дольше, вряд ли способствовал бы спокойствию в крупных городах, более того, почти наверняка он привел бы к тотальному игнорированию информационного телевидения городскими сообществами.
12 декабря эстафету подхватил «Голос Америки», где Великая Декабрьская Эволюция уже значится в качестве заголовка новостей из России. При этом даже критика российских властей была выполнена в новой, эволюционной парадигме: «Сегодня мир задает такой вопрос российским лидерам: способны ли они эволюционировать достаточно быстро, чтобы поспевать за своими гражданами?».
Отечественные журналисты, которые включились в Интернет-гонку вокруг Болотной, а следом открыли эфир для прямых включений с места митинга, были западными коллегами оценены по достоинству, а «предсказатели худшего» осмеяны. И если 10 декабря The New York Times расценивало высказывание Владимира Соловьева по российскому телевидению (об отсутствии у русских «культуры мирного отстаивания своих прав» и, напротив, о том, что существует «культура бунта… который приводит лишь к крови») просто как одно из ошибочных, то двумя днями позже «Голос Америки» назовет тех, кто опасался насильственного развития событий не иначе как кремлевскими кассандрами. И все-таки видно, что автор статьи по-прежнему изумлен: «ни насилия, ни задержаний. Ни одно окно не разбито. Ни одного граффити не начертано». На фоне масштабных протестов в Европе это действительно нечто удивительное, тем более, что, казалось, «закулиса» готовит нечто совершенно иное.
От себя добавлю, что западные журналисты, довольно быстро оценив ситуацию, с вечера 10 декабря практически не упоминают российских оппозиционеров-либералов. Когда Washington Post описывало реакцию россиян на высказанное в сети Facebook несогласие Дмитрия Медведева с «лозунгами митинга», речь не шла об обычно упоминаемой в таких случаях «демократической оппозиции». Разочарование, по словам газеты, высказывали «русские» и «комментаторы». Ни одной одиозной фамилии. Равно как и ни одной фамилии вообще, кроме Путина и Медведева.
Пожалуй, наши журналисты, обозреватели и эксперты оказались далеко позади своих американских коллег. За редким исключением, в различных российских изданиях, Интернет-версиях крупных газет и в блогах высказываются самые различные мнения, от зловеще конспирологических до мейнстримно спокойных, как будто на дворе 9 октября.
Наших журналистов можно понять. Они неожиданно для себя обнаружили совершенно новый политический субъект в стране, где само его существование полтора десятилетия отрицалось не только политологами, но и самими журналистами. И уж совершенно точно за этот период в стране ничего столь неожиданного не происходило. А за плечами американских политических обозревателей и их продюсеров многие десятилетия опыта освещения поворотных политических событий по всему миру. Для американской медиасреды субъект ясен: они назвали вышедшие на улицы городские сообщества русским средним классом. И довольно тонко уловили его настроение: ничего особенного, только честная игра элит за поддержку граждан.
***
Затянувшееся молчание официального Кремля в этом смысле отчасти понятно. Кремль тоже считал этот субъект несуществующим, а элиты полагали, что прозрачность элитарных игр — это нечто сродни концу света. Если оставить за скобками явно неудачное обращение Президента к нации через социальную сеть, а также весьма скупые и явно не соответствующие моменту комментарии пресс-секретаря премьер-министра и членов правящей партии, становится ясно, что у власти ответа на гражданское заявление 10 декабря пока нет.
Американские власти, столь много сделавшие для «развития демократии» в России и столь активно пропагандировавшие «снежную революцию», по-видимому, тоже находятся в некотором замешательстве. Но они могут себе позволить держать паузу гораздо дольше. Впрочем, не бесконечно долго. А поскольку для американской администрации процессы, происходящие в России, мягко говоря, представляют определенный интерес, вопрос, который американские журналисты задали Кремлю, есть смысл переадресовать Белому Дому: окажутся ли власти США достаточно быстры и гибки, чтобы поспевать за политической эволюцией в России?
***
Этот вопрос отнюдь не праздный. Американская модель политического устройства и вашингтонское видение демократии отнюдь не совершенны и не универсальны (впрочем, как и все остальные). Неся демократию в страны арабской весны, власти США вряд ли предполагали, что усиливают исламистов. Оказывая давление на Владимира Путина времен его первого президентства, они вряд ли рассчитывали получить Мюнхенскую речь и рост рейтинга главы российского государства внутри России и в сопредельных государствах. И уж точно они не верили тогда действительно высоким показателям поддержки, которую оказывали граждане России своему президенту. Приветствуя избрание Дмитрия Медведева, который представлялся из-за океана либеральной альтернативой Путину, администрация Буша никак не ожидала жесткого военного ответа молодого президента на действия Грузии в августе 2008 года.
Сегодня, когда американская пресса поставила верный, на мой взгляд, «диагноз» российским событиям, которые не привели и, будем надеяться, не приведут к революции, многое, во всяком случае, в международных отношениях, будет зависеть от того, адекватно ли будет выстроена политика США по отношению к процессам в Российской Федерации.
Пока же можно констатировать, что американский концепт снежной революции благополучно сменился концептом Великой Декабрьской Эволюции. Сегодня много говорят о «руке Вашингтона», о грантах на массовые протесты, о сговоре мэрии и коллективного Немцова. Все это вполне может оказаться правдой, хотя бы частично. Я только абсолютно не согласен с теми, кто непрерывно говорит об «использовании в темную московского офисного планктона». Те, кого многие ретивые аналитики, проспавшие смену концепта, называют планктоном, а я по наивности — городским классом, во многом способствовали такой смене. И американцы это отчетливо увидели.
Что же, как я уже говорил, у них опыта побольше. Они работают «на земле», с реальными людьми, классами и событиями. В этом смысле их взгляд всегда будет настолько же узок, насколько узок взгляд интеллигентов на реальность, которая живет своей жизнью за окнами их кабинетов. Журналисты фиксируют текущий момент, интеллигенты — вечность, а граждане независимо от них прокладывают свой путь из сегодня в завтра. Является ли страна «отсталой», являются ли черты ее народа столь «страшными», и кто в конечном счете окажется прав, может показать только время.
Одно, на мой взгляд, несомненно: всякий, кто страшится своего народа или презирает его, почти всегда описывает его и предсказывает его действия хуже, чем это делают иностранцы. Это характерно и для Булгакова, и для современных мне мыслителей.