От редакции. Политическая наука – научная дисциплина, в которой лидерство пока безусловно держат американцы. Именно США экспортируют идеи и методы изучения современной политики, наиболее популярными направлениями политологии до сих пор могут считаться американские по происхождению школы рационального выбора и неоинституционализма. Это не означает, что и в других странах не возникают полноценные цеха производства научного знания в этой области. В частности, определенные достижения есть и в России. Но признанным лидером все же являются Штаты.
Русская политология пережила в 1990-е годы период мощного подъема, который не сошел на нет и в последующие годы, притом что академическая политология в нашей стране уже утратила оттенок сенсационности и новизны. Нынешнее положение русской политологии неоднократно являлось предметом самых ожесточенных споров, в том числе на пространстве Интернета. Едва ли эти споры прекратятся в ближайшем будущем. Редактор отдела Terra America попросила оценить состояние академической политологии в России одного из самых авторитетных представителей этой дисциплины в нашей стране, человека, долгое время возглавлявшего Российскую Ассоциацию политической науки и журнал «Полис» («Политические исследования»), заместителя декана факультета прикладной политологии НИУ ВШЭ, доктора политических наук Михаила Ильина.
* * *
– Уважаемый Михаил Васильевич, можно ли утверждать, что политология в ее современном виде является специфическим феноменом американской академической среды?
– Нет, современная политическая наука – это мировое явление. В чем-то американские коллеги занимают лидирующие позиции, где-то вперед выходят коллеги из других стран. Однако в большинстве случаев исследования осуществляются международными коллективами или сообществами.
Более того, политология как наука зародилась в Европе. В Америке она прижилась довольно поздно, только в конце XIX века. А в Европе кафедры политической науки формально существовали с XVII века – кафедра в университете Упсалы, и еще в ряде мест, а к концу XIX века можно говорить о том, что развилась уже мощная научная традиция преподавания политической науки как отдельной дисциплины.
Однако верно, что американцы заметнее на небосклоне политологии в силу своего численного преобладания. А кроме этого в своем большом сообществе им легче размежеваться с коллегами, представляющими другие науки, и даже внутри политической науки по отдельным дисциплинам.
– Когда появилась политическая наука в России?
– Российская политология зародилась примерно в одно время с американской, или даже несколько ранее. У ее истоков стоял, конечно, Борис Николаевич Чичерин (1828-1904 годы). Александр Иванович Стронин (1827-1889 годы) опубликовал книгу, которая называлась «Политика как наука» в 1872 году. Одним из основателей политологии можно назвать Максима Максимовича Ковалевского (1851-1916 годы) – это уже следующее поколение. Хотя он больше известен как социолог и юрист, по политологии он тоже опубликовал несколько интересных работ.
После революции отечественная политическая наука активно развивалась в эмиграции. И, кстати, эта часть отечественной политологии довольно плохо изучена, так что ее достижения еще предстоит интегрировать в нашу научную традицию.
В СССР 20-х – 40-х годов можно говорить о существовании так называемой «криптополитологии» – сокрытой политологии. Люди занимались политическими исследованиями, официально значась историками, востоковедами, философами, юристами. А в середине 50-х годов СССР был принят в Международную ассоциацию политической науки, возникла наша ассоциация политической науки, и у политологов появилась возможность называть себя политологами. Так что де факто советская политология появилась уже тогда, однако присуждать научные степени в этой области, открывать соответствующие кафедры стало возможно только с 1989 года.
Между тем, Всемирный конгресс политологов состоялся в Москве десятилетием ранее, еще 1979 году, что свидетельствовало о признании советской политологии международным сообществом политологов.
А вот с 1989 года официально стало возможно получить соответствующий диплом – это было начало отечественной политологии де-юре. Так и получилось, что среди нынешних политологов очень много тех, кто является авторитетным специалистом в этой области без соответствующего диплома. Например, Андрей Юрьевич Мельвиль, один из крупнейших российских политологов – доктор философии, как и Ольга Юрьевна Малинова.
– Что можно сказать в этом контексте про политологию в России? Находится ли она по-прежнему в «ученическом» статусе по отношению к американской политической науке?
– В России тех, кто занимается политической наукой, гораздо меньше, чем в Америке, в Германии или в Англии. Средний уровень, как и «средняя температура по больнице», вещь очень обманчивая. Скажем, американские коллеги создают много работ очень высокого класса, но эти работы – исключения в громадном количестве средних, а доминируют работы средненького (а порой и низкого) качества. Чем определяется лицо американской политологии – несколькими сотнями классных специалистов или на порядок большим числом малоинтересных посредственностей?
– А какие из европейских стран, по Вашему мнению, сейчас задают тон современной европейской политической науке?
– Очень сильные норвежцы, голландцы. Сильна немецкая традиция, британская и, конечно, французская. Много – конечно, пропорционально к их количеству – хороших политологических работ печатают итальянцы. В Дании есть авторитетные работы.
Любопытно, что в маленьких профессиональных сообществах, например, в голландском или норвежском, куда больше классных специалистов «на душу населения», чем в больших – французском, канадском или американском, а халтурщиков и посредственностей относительно меньше.
У нас же ситуация очень похожа на американскую. Есть две-три дюжины специалистов, некоторых из которых действительно можно назвать учеными мирового уровня – обычно они состоят в международных исследовательских сетях, принимают участие в зарубежных проектах. Есть пара сотен «старающихся», но не дотягивающих (молодые пока). Но еще больше халтурщиков, в том числе подражателей американским работам «средней свежести»: они усваивают плохие уроки у плохих учителей.
А вот тем, кто может и хочет учиться, нелегко. Это требует усилий и немалых средств на международные контакты, а их ни у министерств, ни у Академии наук, ни у партии с правительством не получишь – только у западных фондов.
Вообще же лучшими «учениками», как правило, являются самые творческие люди. Они не стесняются учиться друг у друга. А как раз недоучки часто задирают нос и по-настоящему «учиться политологии» не хотят.
– Можно ли сказать, что российская политическая наука выступает как самостоятельная дисциплина? Если да, то не является ли это следствием того, что мы хорошо усвоили опыт современной западной демократии? Есть ли у России шанс добиться мирового лидерства в этой области?
– На нашей российской почве политическая наука в целом укоренилась. Кое-где, в отдельных университетах она стала вполне самостоятельной дисциплиной. «Местечковые политологи» также существуют в любой стране мира. Помогает развивать науку любопытство и изобретательность, а не партия с правительством, и не демократия…
Развитию пытливого исследовательского ума способствует жизнь и преподносимые ей сложные задачи, а не существующая политическая система (неважно, будь то демократия, авторитаризм, патримониализм или любая другая). А лидировать будут творческие исследователи и исследовательские коллективы. Американцев много – значит больше шансов, что лидеры появятся среди них. Но лидеры образуют, как правило, международные исследовательские сообщества.
– В каких российских университетах есть, на Ваш взгляд, сильные политологические школы?
– Отличный образ нынешнего состояния отечественной политологии придумал уже упомянутый мною Андрей Мельвиль. Он говорит о плоском ландшафте, на котором видны небольшие возвышенности и зияющие впадины. У нас нет гор – то есть значимых в мировом масштабе достижений. Что касается «возвышенностей», то я могу сказать, что лучший факультет политологии в России, который когда-то был создан тем же Андреем, находится в МГИМО. Он был на подъеме все прошлое десятилетие, правда, в последнее время можно говорить о некотором местном застое, отсутствии концепции развития.
В Высшей школе экономики под руководством Андрея Мельвиля намечается хорошая динамика. Но пока тамошний факультет не стал лучшим: все-таки два года жизни факультета – это очень маленький срок, но шансы на это у него совершенно точно есть.
Европейский университет в Санкт-Петербурге можно уверенно назвать одним из лидеров отечественной политологии. Правда, его особенность в том, что там нет бакалавриата – только магистратура.
В Перми очень сильная школа политологии, причем возникла она почти на пустом месте – факультет политологии отделился от факультета истории буквально десять лет назад, и сейчас можно утверждать, что там сложилась уже яркая школа. Инициатором этого процесса была Любовь Фадеева, которая, помимо прочего, сейчас является заведующей кафедры и руководителем местного отделения Российской ассоциации политологов. Могу назвать и другие имена – например, Петр Панов, очень крупный неоинституционалист, Олег Подвинцев и еще с полдюжины заметных людей.
В Казани сильная школа. Там уже сменилось научное поколение, пришли молодые политологи, и образовались две кафедры: кафедра конфликтологии во главе с Андреем Большаковым, и другая – политологии во главе с Олегом Зазнаевым.
Довольно сильное политологическое сообщество возникло у нас в поволжских городах: это Нижний Новгород, Саратов. Но там довольно неровный состав и очень активная «миграция политологов», они переезжают из одного города в другой и даже за рубеж. На юге – Ростов, Краснодар, и очень активно развивается политология в Ставрополе. Есть политология на Урале, в Новосибирске, одно время на Дальнем Востоке она довольно динамично развивалась... То есть и люди заинтересованные есть, и научные работы хорошего качества.
Другое дело, что страна очень большая, связи между людьми поддерживать очень трудно, а включать этих людей в международное научное сообщество – еще сложнее и дороже, трудно даже элементарно провести какую-нибудь конференцию. А сколько получают преподаватели, все и так прекрасно знают.
Поэтому если бы наше родное государство не пожалело бы нескольких копеек, оно могло бы получить достойную отечественную политологическую школу. Ведь нужно всего-то ничего – средства на проведение конференций и издание журналов, потому что те, кто это могут делать, уже есть.
Но в этой ситуации мы помогаем себе сами. У нас есть Российская ассоциация политической науки, ведущая свою историю с 1955 года. Она проводит конгрессы, конференции, семинары, у нее обширная публикаторская деятельность.
– Вы говорили, что американские коллеги занимают лидирующие позиции в некоторых областях политологии. В чем они лидируют?
– В свое время именно там возникла теория рационального выбора. На ее основе в дальнейшем развились эконометрические методы в политологии, формальное моделирование – и здесь американцы, безусловно, продолжают лидировать. Если Вы откроете американский журнал American Political Science Review – «Американское обозрение политической науки», то обнаружите, что каждая вторая статья там снабжена длинным списком формул и расчетов. Я не хочу сказать, что в других странах этого нет – это есть, но в американской политологии это направление исследований стало мэйнстримом.
Хорошо это или плохо – большой вопрос. В США лет пять назад (а, может, и больше) как раз в ответ на засилье количественных и математических методов в политологии появилось «движение за новую политическую науку» – некоторые его документы подписывал Mr. Perestroika, – за развитие иных методов в политической науке. Но заметных научных результатов это движение, увы, не достигло.
А еще раньше, еще в конце 1990-х годов, блестящий американский ученый, выдающийся компаративист Фред Риггс выступил со статьей, в которой критиковал американскую политологию, констатируя, что она становится все более местечковой, парохиальной, и за то, что в этой области слабо развиты сравнительные исследования.
С тех пор ситуация несколько изменилась, конечно, но признаки болезни, на которую указал Фред Риггс, в американской политической науке еще остались, особенно в той ее части, которую можно описать как мейнстрим.
– А в чем состоит сейчас «политологический мэйнстрим» в России?
– У нас доминируют региональные исследования и изучение элит. В этих областях есть свои достижения, причем некоторые высоко ценятся в мире, например, проекты, осуществленные Оксаной Гаман-Голутвиной, нынешним президентом РАПН. Однако в целом, для этих двух направлений в массе своей характерна некоторая методологическая и структурная расплывчатость, что и делает их мейнстримом. Но мэйнстрим – это всегда вчерашний день, по определению. Множество не слишком развитых исследователей только воспроизводят результаты «второй свежести».
На мой предвзятый взгляд гораздо интереснее то, чем занимаюсь я с коллегами по Высшей школе экономики, где мы уже в течение нескольких лет пытаемся выявить специфику – причем не российскую, а мировую, – различных новых форм управляемости (по-английски это называется governance), которые развиваются на фоне сложившейся в прошлом веке демократии. Эти новые формы правления – лишь отчасти новый авторитаризм, а отчасти – что-то новое, пока неведомое.
В общем, мы изучаем, какие альтернативы привычной демократии возникают в современном мире, возможно, даже демократичные на новый лад, или недемократичные, неоавторитарные, или еще какие. Исследование должно показать. И станет ли это направление науки мэйнстримом политологии следующего десятилетия или нет – это вопрос, который решится в ближайшие годы. Если нам удастся сделать выводы, убедительные настолько, что они увлекут все остальное сообщество, может быть, это тоже станет прорывом в российской политологии.
Есть, конечно, немало других примеров. Нынешним ректором Европейского университета в Питере является Олег Хархордин. Он сумел вокруг себя объединить группу молодых исследователей, которые занялись реконструкцией того, как реализовывалась идея республики от Рима и Новгорода до наших дней. Теперь они изучают феномен общественности – разбирают, что такое общество и общественность. Это направление науки получило поддержку за пределами политологического сообщества, и я думаю, оно вполне может стать заявкой на лидерство России в этой области.
– Согласны ли вы с утверждением, что политическая наука, как ее преподают в университетах, не дает понимания, как на практике функционирует политическая система? Не секрет, что зачастую теневая сторона политики гораздо более значима, чем открытая, а для ее описания нет инструментов.
– В разных университетах преподают по-разному. Если где-то пытаются создать вид, будто есть простые рецепты «практического функционирования», то это просто жулики. Они даже не политическую науку преподают, а делают что-то иное. Расскажу случай из жизни. Пару лет назад я оказался в кампании коллег в Бордо. И одна француженка, Каролин, спрашивает меня: «Ваши коллеги как себя называют – политологами или политистами?» Я не понял и переспросил. Она отвечает: «политологи – это как астрологи; а политисты – как экономисты». Я рассмеялся, думал, что Каролин просто нашла яркий образ. Ничуть. На следующий день, на семинаре, в дискуссии слово «политисты» было в ходу как вполне обычное и естественное самообозначение Каролин и ее коллег.
В отличие от идеологов, политиков и обывателей, беспристрастные исследователи не знают заранее, что более, а что менее значимо в политике. И говорить, что для изучения нетривиальных вопросов нет инструментов, неверно. Однако гораздо хуже с доступностью фактуры. Она, как правило, засекречивается, скрывается или искажается как раз идеологами, политиками и обывателями. А потом придумывают глупости об особой значимости «теневой политики», мудрости политиков и всеведении народа, об особой arcana imperii – тайне правления, которая доступна только ближайшим советникам. Но это все вещи поддающиеся исследованию не хуже прочих. Была бы доступна информация. И те, кто хорошо учился анализировать сложные задачи, смогут это сделать.
Мой коллега, заведующий кафедрой дипломатии, профессор Владимир Матвеев из МГИМО, как-то рассказал мне, почему из Лондонской школы экономики на дипломатическую службу не берут, хотя они, кажется, актуальными вопросами занимаются. Берут из классических университетов, в основном из Оксфорда, Кембриджа, и в крайнем случае, из шотландского Сэнт-Эндрюса. То есть они лучше возьмут какого-нибудь специалиста по расшифровке хеттских надписей в дипслужбу – потому что он умеет решать сложные задачи! Какие проблемы возникнут, скажем, в Кении в 2015 году никто не знает, и специалиста, готового их решать, к 2015 году не выпустит ни один университет.
А вот специалиста, который обладает широкой эрудицией, и который умеет решать сложные задачи – такого подготовить можно.
– Существует точка зрения, что политология как наука умирает, так как исчезает предмет ее изучения – полиархическое общество с электоральной конкуренцией, итоги которой реально влияют на политику. На смену этому обществу приходит общество клановое, корпоративное, более закрытое. Согласны ли вы с этим?
– Решительно не согласен. Это какие-то нелепые фантазии. Во-первых, ничто и никуда не исчезает. Если появляется что-то новое, то, как правило, не вместо, а вместе со старым, поверх него. Вообще стенания, будто нечто умирает, что система не реформируема и тому подобное, обычно свидетельствуют не столько о положении дел, сколько о разрухе в мозгах.
Что происходит с полиархией, изучать нужно, конечно. Нужно продолжать уже давно ведущиеся исследования корпоративизма. Этим, кстати, успешно занимаются в ИМЭМО Сергей Перегудов, Ирина Семененко и их коллеги. Нужно изучать и кланы, и общество клик. Это был предмет изучения недавно ушедшего Александра Хлопина, Сергея Патрушева и их коллег. Работы всем найдется немало. Были бы силы и средства.
Беседовала Наталья Демченко