Историк Дэвид Крисчиан (Christian) задумал и пытается осуществить пионерский и многозначительный проект под названием Big History (в рунете – «Долгая история»). Речь идет о внедрении в средние школы и колледжи всего мира учебного курса всеобщей (всемирной, универсальной) истории. Недавно он продвигал эту идею в Давосе. Ее поддерживает и финансирует Билл Гейтс.
Курс лекций на основе этой одновременно теоретической, политической и педагогической концепции уже существует несколько лет в интернете. Его включили в свои учебные планы уже некоторое время назад многие школы в США и Австралии. Теперь к ним стали присоединяться мало по малу школы в Канаде и Шотландии. БиБиСи (второй телевизионный канал «BBC-2») только что начал сериал в 12 частях под названием «Человечество. Рассказ про нас всех» (Mankind. The Story of All of Us) – британская версия проекта Дэвида Крисчиана.
Обсуждение фактурного наполнения и повествовательной стилистики этого неизбежно очень обобщенного курса истории еще предстоит. Сейчас я хочу зафиксировать только одну его особенность, позволяющую провести интригующую параллель между российством и американством.
Начнем с анкеты инициатора идеи. Он родился (1946 год) в США, но в английской семье, учился в Оксфорде, долго жил в Африке, потом долго работал в Австралии, а теперь работает в университете в Сан Диего – городе на стыке англоамериканства и латиноамериканства. Американец по гражданству, он по всем остальным признакам – космополит.
И для завершения его портрета еще один важный штрих: Дэвид Крисчиан начинал как специалист по российско-советской истории. И я думаю, что раннее знакомство с историей российства, и в частности умственной историей, по меньшей мере подсознательно определило его историософскую ориентацию. В его проекте просматриваются следы интереса к русскому космизму.
Основание для такого предположения дает мне то, что он, помимо интереса ко всеобщей истории человечества, интересуется инопланетными агентурами жизни или даже разума. Совсем недавно он, кстати, приезжал в Москву и выступал с докладом на конференции по контактам с внеземными субстанциями. В рунете плавает его доклад, и этим, между прочим, не считая двух-трех беглых сообщений о его учебно-историософской инициативе, сведения о нем на русском языке, кажется, ограничиваются. Я буду рад, если ошибаюсь. В любом случае у российской общественности есть достаточно оснований проявить к его проекту особый интерес.
Экзальтированный космизм в одинаковой мере свойствен российскому и американскому коллективному нарративу (чтобы не сказать сознанию). При случае будет полезно напомнить, как возникло и чем объясняется это подобие.
Но сейчас я хочу лишь реконструировать один эпизод, ярко фиксирующий само это подобие российства и американства.
В 70-е годы в СССР вдруг стали интенсивно переводить на русский американского драматурга и романиста Торнтона Уайлдера. Читая его роман «День восьмой» я не мог избавиться от ощущения, что этот роман представляет собой беллетризованную тематизацию историософской конструкции Тейяра де Шардена. Попутно мне стало казаться, что и в других его вещах (особенно в двух-трех пьесах, стилизованных почти как мистерии) это влияние вполне заметно.
Это было чисто инстинктивное предположение. Проверить его было нелегко. Интернета не было. Российские столичные библиотеки комплектовались, исходя из нищенского бюджета и под контролем жесткой цензуры.
На мое счастье Уайлдер получил очень высокий статус в Германии сразу после войны. Разумеется, не случайно. Его пьесу «На острие ножа» (The skin of our teeth), тоже моделирующую всемирную историю, ставили в Берлине на улице, прямо среди развалин – несомненно в воспитательных целях. Это само по себе укрепило мои подозрения. Но главное – благодаря этому существовал очень обширный немецкий комментарий к Уайлдеру. Немецкие комментаторы – самые добросовестные, конечно, и я стал искать подтверждение моим подозрениям у них.
И нашел. В одной работе упоминалась некая католическая монахиня, увидевшая в романе «День восьмой», так же как и я, отголоски Тейяра, и просто написала Уайлдеру письмо, спрашивая так ли это. И получила абсолютно ясный ответ: да, конечно, роман «День восьмой» написан как вариация на темы Тейяра.
Было ли это прямой причиной, по которой советский культур-политический истеблишмент решил подарить русскому читателю, казалось бы, совершенно ему ненужные весьма эстетские упражнения Уайлдера, я не знаю. Да это и неважно. Речь идет ведь не о прямых заимствованиях, а о параллелях, что гораздо важнее и интереснее.
Между тем, самим Тейяром и его, так сказать «сцентистской ипостасью» в лице Владимира Вернадского в 1970-е годы в СССР увлекались все, особенно, конечно, в той полудиссидентской среде, где постепенно вызревала атмосфера грядущей «перестройки». В первоначальной риторике Горбачева это влияние было очень заметно. Само выражение «общий дом» было сконструировано и пущено в ход как более пиар-эффективный и обыденно-политический вариант термина «антропосфера», очень распространенного тогда в интеллигентском умственном разговоре.
Я спрашивал тогда (около 1990-го года) у нескольких московских философов, мог ли кто-то Горбачеву напеть эти «антропосферные» и «ноосферные» песни, и если да, то кто именно. Они отвечали, что это были несомненно Шахназаров и Фролов. Я думаю, много интересного позднее сообщат те, кто будет заниматься археологией идеи перестройки.
Но так или иначе, совпадение несомненно, и оно вполне: многозначительно.
В порту «Тейяр-Уайлдер» заправляются корабли (космические) «Уитмэн» и «Циолковский». Хрестоматийный текст (в интонации оды) Уитмэна, где он обещает, что, дескать, «мы пойдем к звездам и дальше», малоизвестен, я думаю, русскому читателю. А он просто адекватен умонастроению Циолковского, про что русскому читателю рассказывать не надо. Стоит лишь подчеркнуть, что и Уитмэн, и Циолковский не были ни профессиональными учеными, ни лицензированными интеллектуалами («доксой», как говорят во Франции Бурдье и другие, или «лектурой», как я предпочитаю говорить более понятным для русских образом). Оба были самоучками из народа (из «разночинной интеллигенции», если хотите) и выразителями национального инстинкта.
На этой почве и произросла концепция курса всемирной истории Дэвида Крисчиана. Опять-таки совершенно независимо от того, вдохновлялся ли он названными выше своими предшественниками, или нет. Его курс всеобщей истории начинается с Большого взрыва (Big Bang), затем переходит в историю планеты, а само человечество появляется на сцене только в середине повествования и как агентура биосферы. Иными словами, история человечества трактуется как история мироздания, во всяком случае как эпизод в истории мироздания, и человечество рассматривается как космическое явление, то есть именно так, как его рассматривали Тейяр и Вернадский. .
Но дело не только в хорошо документированной космической озабоченности американства и российства, чем бы она ни объяснялась. То, что инициатива безнационального (космополитического) школьного курса истории исходит от американства, кажется естественным, потому что американцы – планетарно озабоченная нация. В этой озабоченности переплетены культур-империалистические и космополитические настроения.
Кризис американского империализма и его неизбежное историческое отступление естественным образом ведет к усилению космополитической ипостаси американства.
Но точно так же полуимперская-полукосмополитическая озабоченность судьбой всего человечества – яркая особенность российского коллективного сознания, которая обнаруживается в экуменизме русской (особенно усилившемся при Павле и Александре I) монархии и в интернационализме русской революции. И плавный переход российства от империализма к космополитизму тоже был бы вполне естествен.
Происходи ли нечто подобное?
В сыром и хаотическом (постмодернистски-додекафоническом, с позволения сказать) контрапункте перестройки эта тема казалась весьма заметной, если не центральной. Дальнейшая ее судьба выглядит не особенно обнадеживающе.
А между тем, идея универсального школьного курса всемирной истории глубоко созвучна идее планеты как «общего дома». Эта идея у инициаторов российской перестройки могла быть простым заполнителем идеологического вакуума, возникшего вследствие разочарования в марксизме, но в российстве несомненно есть круги, относящиеся к ней гораздо серьезнее.
Скептицизм по ее поводу тоже вполне оправдан. Самое слабое место этой идеи в том, что ее некому осуществлять. Чтобы появились ее убежденные, настойчивые и дееспособные осуществители, нужно надлежащим образом воспитать два-три следующих возрастных когорты. На этом собственно и настаивают космополит Дэвид Крисчиан и практикующий агент глобализации Билл Гейтс.
Они дело говорят.
Курс всемирной истории, предложенный группой Крисчиана будет, конечно, не только широко обсуждаться, но и спровоцирует появление других его вариантов. Будет жаль, если российство не примет участия в развитии этого педагогического проекта. В этом случае оно окончательно забудет собственную интеллектуальную традицию, может быть, самую блестящую в российском культурном наследии, не так уж богатом собственными идеями.