Фильм Jazz Singer разочаровал каждого по-своему. Музыка в нем была отнюдь не джазовой. Главную песню Love on the Rocks вообще позаимствовали у французского шансонье Жильбера Беко, в надежде повторить успех песни My Way, которую когда-то выкупил у Клода Франсуа сообразительный Пол Анка. Удалось, но лишь отчасти. Духовные метания главного героя не вызывали должного интереса и сочувствия у клиентов подпольных советских видеосалонов. Сэр Лоуренс Оливье в роли синагогального кантора выглядел еще хуже, чем в роли охотника за нацистами в «Мальчиках из Бразилии». Но больше всех раздражал исполнитель главной роли: лысоватый, не очень молодой брюнет. Он играл певца, готового порвать с семейной иудейской традицией ради карьеры поп-музыканта и любви к христианской девушке. Ни комедии, ни мелодрамы не получилось.
Самое сильное разочарование испытали те, у кого к тому времени успели появиться родственники за океаном. Получив в подарок вместо белья и джинсов виниловый саундтрек, они очень быстро убеждались, что и копейку на нем не подобьешь, продолжали расхаживать по барахолкам, злые, как собаки, с «Певцом джаза» под мышкой.
Мораль столь долгого предисловия такова: Нил Даймонд – не актер. На экране он хорош разве что в эпизодах. Как, например, в сериале Mannix, где он перед гостями молодежного кафе исполняет под гитару свою The boat that I row (на тот момент – международный хит). Даже под такой «босяцкий» аккомпанемент хорошо слышно, какой это сильный композитор, какой выразительный и запоминающийся у него голос.
Нил Даймонд – типичный «штатник», мужественный, но сентиментальный, как Крис Кристофферсон или Кенни Роджерс. Только почему-то его вид вызывает ассоциацию не с ковбойской, а скорей с мушкетерской шляпой, и в минуту опасности в руке странствующего трубадура появляется не лассо и не револьвер, а шпага. В юности певец действительно отдал дань этому виду оружия и частенько фехтовал в гримёрке для разминки перед концертом.
Как это не редко бывало со звездами золотого века поп-музыки, певческому успеху Нила Даймонда предшествовал успех композиторский. Подобно большинству советских бардов и менестрелей, он придумывал самостоятельно и слова, и музыку. Ему недолго пришлось «выносить пепельницы» за более известными коллегами в знаменитой кузнице американской попсы Brill Building. Этому периоду своей карьеры он посвятил превосходный альбом старых вещей Up on the Roof – Songs from Brill Building. Правда, объяснить, в чем «превосходство» данной пластинки «местным» – миссия почти невыполнимая. Такие рождались в ту пору песни, а почему было так, а не иначе, мы точно не знаем.
Песни Нила Даймонда поют на разных языках в разных частях света. Итальянец Джанни Моранди и англичанин Клифф Ричард выбрали Solitary Man/Se Perdo Anche Te. Экспрессивная Лулу исполняет The boat that I row и I’ll come running. Элвис Пресли без колебаний берется за философскую и лирическую And the grass won’t pay no mind. Голосистый Гэри Паккет предупреждает: Girl, you’ll be a woman soon (чтобы говорить такое на весь эфир, не прослыв пошляком, нужен подлинный талант!).
От «солистов» не отстают и ансамбли. Советским старшеклассникам, рисующим на школьных папках логотип The Monkees, не было дела до того, кто написал I’m a believer – самый большой хит первой бит-группы для самых маленьких. Разумеется, Нил Даймонд, сын бруклинского бакалейщика Акивы, медик-недоучка. Более того, его тревожную, как эпизод сериала Kentucky Woman, в поисках спасительного хита записывает английская группа Deep Purple…
Тем не менее, и для хиппи, и для «жлобов» Даймонд продолжает оставаться чужим человеком. В репертуаре певца отсутствуют как мещанские баллады по типу «Дилайлы» Тома Джонса, так и бунтарские агитки в духе Hey Joe. При этом он, бесспорно, является самым «эстрадным» американским певцом, не впадая в декадентскую клоунаду и не обогащая питательную среду хамелеонов типа Боуи или Брайена Ферри.
Его легко вообразить на палубе авианосца, нежели перед трибуной вальяжного жюри конкурса песни в Сопоте. Даймонд – американец. Это весьма тонкое и спорное ощущение, но отмахиваться от него равнозначно малодушию. Почему Джонни Кэш больше напоминает не коренного фермера, а чеха или немца в роли условного «импортного» ковбоя? Почему практически любой (плохой или хороший – не важно) «белый блюз» звучит как «Солнечный остров» в кинокомедии «Афоня»? Каждый отвечает на эти вопросы по-своему, обманывая себя и других.
Сверхконформистский Нил Даймонд ни на шаг не вторгался в «молодежные» протестные сферы – срабатывал иммунитет щедро одаренного организма. Бриллианты – это в Бруклине, а не в Вудстоке. «Бруклин» – это звучит консервативно.
На банкете Last Waltz (режиссер Мартин Скорцезе) все именитые гости выглядят и выступают посредственно, ниже своего привычного уровня. Нил Даймонд звучит и смотрится не к месту, но не более того. Он был не к месту даже в тех местах, где любой зарубежный артист воспринимается либо как повод что-то заработать, либо как шанс что-нибудь сэкономить.
К счастью, Даймонд никогда не реанимировал «старый, добрый» рок-н-ролл, кокетничая близостью к его истокам. Не певец и с так называемым авангардом. Он всегда благородно и с достоинством отставал. Шаг вперед и два назад – такова хореография мушкетерской дуэли и местечковой школы бальных танцев (из песни слова не выкинешь) Соломона Кляра.
Фильмы про Джеймса Бонда смотрели единицы, но число «007» знали тысячи. «Вы никто, пока ваше имя не научились правильно произносить во Владивостоке» – говорил Шон Коннери. Имя «Нил Даймонд» запомнить легко, но за ним нет конкретного образа, нет музыки – за ним мазутное марево абстрактной картины вместо членораздельных мелодий и слов. Зато фамилию напротив «Баккарак» наоборот легко исковеркать, но мелодии Берта Бакарака подчас весьма трудновоспроизводимые, находят дорогу, проникают в самый примитивный мозг. Вспомним, как противно и вызывающе напевает дивную Raindrops keep falling on my head героиня Людмилы Гурченко в «Вокзале для двоих». Заглавная тема великой «Буч Кессиди и Малыш Солденс», удостоенная золотых дисков и Грэмми, в комедии Рязанова выглядит как застрявший между зубов объедок.
Такова цена элитарного интернационализма, коренным образом враждебного колониальному панибратству «курьеров ЮНЕСКО».
Кто первый спел бодрый гимн романтике шумных городов It’s a beautiful noise – Нил Даймонд или Карел Готт? Разумеется, Даймонд. Но могло быть и наоборот, и тоже вполне естественно. Говорят, дурной пример заразителен. Качественный пример еще заразительней.
Молодой Нил Даймонд засветился в детективном сериале Mannix. А в позднем советском детективе «К расследованию приступить…» два следователя (М. Лиепа и А. Ромашин) старательно распевают на курсах английского языка (такие кружки не редко служили ширмой для антисоветских ячеек) замечательную Sweet Caroline, которой восторгался Элвис Пресли.
«Эльвира Мадиган» – фильм солидный и живописный, но чересчур академичный, почти фильм-балет. К тому же, в нем нет постельных сцен и поединков. Даже в таком виде, лишенная традиционных приманок картина могла бы стать лидером советского проката, если бы её не заслонил куда более авантюрный и пикантный «Майерлинг» с Омаром Шарифом, Катрин Денев и массой других звезд зарубежного кино. Оба фильма почти на одну тему – самоубийство влюбленных, которым нет места в этом жестоком мире. Тема из «Мадиган» стала популярней темы из «Майерлинга». По крайней мере, в плейлистах иностранных радиостанций. Эд Эймс великолепно спел ее с английскими словами, обращаясь к возлюбленной по имени: «Эльвира…»
До заимствованных у Моцарта эффектных фраз дотянулся и Нил Даймонд. Переименовав анданте из фортепианного концерта №21 в Song Sung Blue, трубадур из Бруклина не просто озолотился – он без единого выстрела покорил радиоэфир всех стран и континентов. Возможно, секрет популярности Song Sung Blue в том, что это самый оптимистичный шлягер с использованием классики.
Те же струнные оркестры (Мориа, Пурсель, Лефевр, Каравелли), что вставляли в свои программы между Those were the days и La Pioggia никому не нужную Madigan, дружно ухватились Song Sung Blue.
Мелодия частенько доносилась из транзисторов и радиоточек в послеполуденные часы советской сиесты, когда на экране телевизора маячила только «сетка».
Альбом, который открывала Song Sung Blue, назывался уже староватым для 1972 года, но емким словом – Moods – настроения. В старой Америке было принято предупреждать покупателя о характере песен. Чтобы тот не брал «кота в мешке». Для советских людей Даймонд был одним из самых бесполезных американцев, а название «Moods» вызывало лишь плоские шуточки. Даже над группой Moody Blue не потешались так часто и назойливо. С редкостной злобой передразнивал возвышенную I’am, I said один спекулянт с барахолки, впоследствии стертый в порошок жерновами девяностых.
Зато неожиданную популярность у любителей экономных вечеринок обрела вдруг пьеса Soolaimon в исполнении оркестра Джеймса Ласта. Сколько психологических нюансов, утраченных подробностей быта заключают в себе капризы и предпочтения неприхотливых людей определенной эпохи! Фаталистов и циников, меланхоличных скептиков и насмешливых фанатиков, одним словом – героев нашего времени. Казалось бы, идиотское название для шлягера – «Сулейман», а кто-то переживал под него нечто близкое героям «Майерлинга» и «Эльвиры Мадиган»!
Казалось бы, у Нила Даймонда имеется все, что могло бы обеспечить ему статус кумира советских женщин. Звезда первой величины в США – на данный момент времени продано 115 миллионов его пластинок. Внешность (он чем-то напоминал Алексея Баталова), голос (Нил Даймонд никогда не орет и не визжит), предсказуемый, доступный пониманию человека на отдыхе стиль. Солидность – он серьезен, размышляя вслух «так кто же я – паяц иль Казанова?» (Love Burns). И наконец, что немаловажно – легко произносимое, но стопроцентно экзотическое имя – Нил Даймонд. Даже лучше, если Нейл. А то «Нил», это знаете ли, Египет, отступник Саддат, крокодилы…
Его могли бы издавать и привозить, потеснив порядком осточертевшую марионетку Коминтерна с инвентарным именем куклы «Дин Рид». Ничего этого, увы, не произошло. А почему? Да потому что Даймонд, и это бесспорно, по сути своей очередной Кутуньо. Только он – заокеанский, слишком американский «кутуньо», обостряющий чувство ущербности, вместо идейного превосходства. Американский Кутуньо без примеси ресторана, сабантуя и профилактория. Под его песни ничего не происходит, никто не выдвигается из-за стола потанцевать. Такими не интересуются ни органы, ни андеграунд. С его именем не связано ни скандалов, ни дебошей, ни поражений, ни побед. А ведь Кеннеди, Мартин Лютер Кинг, Вудсток, Вьетнам, Уотергейт – все это лишь бормотанье политинформатора, мелкие «вести с полей» эпохи Нила Даймонда.
Только сонная лень послеполуденного выходного дня. Сиеста «молчаливого большинства» под атомным зонтиком. И полусонные видения сквозь провода бельевых веревок, по которым, возможно, пущен ток высокого напряжения, которое может снять только мелодия Song Sung Blue.
Terra America рекомендует к этой статье: