Terra America

Пьеса по трилогии Тома Стоппарда «Берег утопии» напомнила о таких мыслителях, как Герцен, Огарёв, Чаадаев, Белинский, Михаил и Александр Бакунины, Станкевич, Чернышевский и многих других, не только в России (идет на сцене Российского академического Молодежного театра), но и в Штатах. Своим названием пьеса обязана главе из книги А. Ярмолинского «Дорога к революции: век русского радикализма» (Road to Revolution: A Century of Russian Radicalism, 1959), директора Славянского отдела Нью-Йоркской Публичной библиотеки, также читавшего курсы в Колумбийском университете и Колледже Нью-Йорка.

Западная публика «Берег Утопии» приняла тепло, пьесу наградили премией 2007’ Tony Award for Best Play, ранее в том же году в Нью-Йорке ее отметили премией Drama Desk Awards (в семи номинациях). Также пьеса получила, что называется, хорошую прессу. Большая часть рецензентов фокусировала свое внимание на фигуре Герцена, например, Кейт Гессен в своей статье «Революционер»^[1]; литературный критик «Нью-Йорк Таймс» Уильям Граймс в эссе «Переоткрывая Герцена» ^[2].

Здесь же, в The New York Times, появилась статья Джули Босман «От забвения к спросу, спасибо «Утопии»^[3]. Дело в том, что написать «Берег утопии» Тома Стоппарда побудила книга Исайи Берлина «Русские мыслители», где собраны работы известного британского мыслителя о русской интеллигенции и народничестве, о Герцене, Михаиле Бакунине, Белинском, Тургеневе, Чернышевском, Льве Толстом^[4]. И вот, после удачной постановки пьесы, отмечен был ажиотажный спрос и на «Русских мыслителей»: книга исчезла с полок таких магазинов, как Barnes & Noble, Labyrinth Books and Shakespeare & Company, дефицитом она стала и в интернет-магазинах (bn.com), а если кто заказывал через Amazon.com, то ждать приходилось от двух до трех недель.

Все дело в том, что в афише имелось указание на эту книгу, как «обязательную», необходимую для чтения всем заинтересованным в теме лицам, желающим получить контекст для адекватного понимания происходящего на сцене. В итоге, издательство Penguin вынуждено было допечатать 3,500 копий, в то время как до публичного представления «Берега Утопии» Russian Thinkers продавались лишь в количестве 36 экземпляров в месяц. Резко увеличился спрос и на роман Тургенева «Отцы и дети» (Fathers and Sons), также отмеченный для зрителей пьесы в списке рекомендованной для них литературы.

Тема была подхвачена, и уже упомянутый выше литературный обозреватель Граймс еще раз выделяет для читателей три книги для формирования подходящего для понимания пьесы контекста: «Русские мыслители» Исайи Берлина как собрание блестящих эссе, описывающих «интеллектуальную территорию»; книгу британского историка Э.Х. Карра 1933 года «Романтические изгнанники» (где детально прописана история сложных взаимоотношений Герцена, Огарева и Бакунина, история их дружбы, сопряженной и охлаждениями), а также насыщенное биографическими данными, блестящее по стилю и насыщенное фактами свидетельство той эпохи «Былое и думы» самого Герцена^[5].

Пьеса «Берег Утопии» вновь подогрела интерес к русской мысли, к истории России, оживив издательскую деятельность (перепечатка, допечатка старых изданий), дав некоторые новые сюжеты для профессиональных исследователей. Однако в массе своей это были все же репликации прежде сделанного, реализация заделов славистики и россиеведения времен «холодной войны», оказавшейся «золотым веком» для западных специалистов по России. Тогда появлялись работы, ставшие вехами, классикой в деле постижения Russian Mind.

Издательская деятельность и исследовательская активность последних лет показывает, что западные специалисты имеют адекватное представление о том, что происходило в постсоветскую эпоху, оперативно замечая все изменения в интеллектуальном ландшафте, представляемом как «русская мысль», описывая их в формате статей и монографий. Особо хотелось бы отметить рассуждения на эту тему Роберта Бёрда, профессора Чикагского университета, опубликованное в интернет-журнале AATSEEL, Американской ассоциации преподавателей славянских и восточноевропейских языков.

В статье «Русские мыслители с другого берега: история идей сегодня» (Russian Thinkers from the Other Shore: History of Ideas Today) он отмечает два значимых для русской мысли события в англоязычном мире, случившиеся в 2002 году, а именно: 1) коллективное вторжение в англоязычный мир, благодаря пьесе Стоппарда «Берег Утопии», Белинского, Герцена, Бакунина и других, и 2) избрание архиепископом Кентерберийским Роуэна Уильямса, который русский выучил для того, чтобы читать Достоевского, автора книги «Достоевский: язык, вера и литература»^[6].

Роберт Бёрд дает обзор сделанного американскими россиеведами с 2002 года, выделяя несколько областей деятельности, направлений исследования в области изучения интеллектуальной истории России. Вывод, к которому он приходит, – тот, что, несмотря на некоторую активность в издании работ русских философов и усилий славистов в области философии, до тех пор, пока «русская философия» не займет свою нишу на философских факультетах американских университетов, ей трудно рассчитывать на серьезный уровень исследования ее прошлого и потенциал на будущее.

Также Роберт Бёрд выделяет две задачи для тех, кто интересуется интеллектуальной историей России, которые заслуживают и нашего внимания. Во-первых, приоритетной задачей является фокусирование на философском содержании русской мысли, или, если это прямо невозможно, то выделение оригинального философского содержания посредством тщательного анализа условий, в силу которых оно не представляет интереса для англо-американской философии.

Во-вторых, необходимо расширить сферу исследований, и включить в интеллектуальную историю России такие, ставшие маргинальными, периоды, как XVIII век и, по иронии судьбы, марксизм. Ну а пока, замечает Бёрд, богатая интеллектуальная традиция России все еще не имеет своего места на «карте» специализаций (дисциплин) англо-американской науки.

Заслуживает внимания и мнение относительно оценки сделанного в области изучения интеллектуальной жизни России Томаса Зайфрида (Thomas Seifrid), из Университета Южной Калифорнии, исследователя в области русской литературы, в частности, творчества писателя Андрея Платонова. Он отмечает, что трудно делать обобщения в области русской философии (или, точнее, изучения русской философии), поскольку это поле деятельности является достаточно «аномальным».

Очень немногих (если таковые вообще найдутся) русских мыслителей можно найти в описаниях курсов философии, читаемых в американских университетах. Большей частью они сосредоточены на аналитической философии, некоторые исключения делаются лишь для части представителей континентальной философии (Хайдеггер, Сартр, Мерло-Понти). При этом замечает Зайфрид, что в какой-то мере русская философия сама виновата в том, что ее как академическую дисциплину игнорируют на протяжении длительного периода. При том также он оговаривается, что Россия не лишена традиции профессиональной философии, то есть дисциплины, отличной от теологии, политической мысли, национального теоретизирования, литературоведения и культурологии, которые время от времени пытаются вторгнуться на ее территорию.

Зайфрид также выделяет две тенденции в изучении интеллектуальной истории России, замечаемые им среди западных специалистов по России:

1) интерес к выявлению причин и условий формирования большевизма, коммунизма, сталинизма и «советского» в целом, и здесь ключевыми фигурами для проникновения в тему являются Герцен, Бакунин, Троцкий и Ленин;

2) возрождение интереса к академической и религиозной философии (периода между 1890 – 1920 годами), к тому, что с энтузиазмом было востребовано в постсоветской России, что публиковалось и озвучивалось в процессе кампании по «возращению забытых имен».

Действительно, в описаниях специализирующихся на философии курсах (syllabus’ах) мы не найдем русских имен, однако они востребованы в других курсах гуманитарного цикла. Если посмотреть на учебные программы, точнее, описания курсов, читаемых в колледжах и университетах в рамках изучения русского языка и России, то увидим здесь и чисто философские курсы (Russian Thinkers), и другие курсы, где формально философии нет, но она присутствует в существенных моментах и элементах: например курс, посвященный изучению цензуры в России, имеет такие разделы, где есть представители и просветительской философии (Екатерина и Радищев), и «философическое письмо» Чаадаева, труды Герцена и многих других, маркируемых как западники и славянофилы, метафизики и позитивисты.

Когда мы говорим о том, каков образ русской философии в мире, мы должны обратить внимание, прежде всего, на институты и сообщества западной славистики. Следует напомнить, что «золотой век» славистики приходился на период существования Советского Союза, на время противостояния двух сверхдержав, СССР и США, когда эта область исследований находилась на особом положении. Сорок с лишним лет они работали в контексте «Советский Союз – враг номер один», им нужно было систематически формировать определенное количество специалистов по русскому языку для обеспечения идеологического превосходства в «холодной войне».

Тогда в академическом формате происходила работа по созданию «антисоветской» истории русской философии, работа по созданию иной, альтернативной истории русской философии, в противовес советской, с ее акцентом на материалистической линии. Для славистов элементы «русской философской мысли» являлись лишь дополнением к читаемым им курсам, к его основной специальности, философская проблематика была включена в филологические темы, политические проблемы.

И сегодня славист не просто занимается русской литературой, он занимается Россией в целом. Однако русская философия для подавляющего числа из них все еще тема второго плана. Это периферийная тема и для славистов, и маргинальная для местных философов. И исправление ситуации возможно лишь при активном присутствии как в славистике, так и философии, самих российских философов.

Но среди последних пока все еще преобладают благородные покойники, часть из которых  и представлена в «Береге Утопии».