Элли Гринвич умерла три года назад. Старожилы отечественного эстрадного Олимпа уходить не торопятся. Покойников забывают быстро. Как рецепт философского камня, как собственную молодость, казавшуюся бесконечной.
Элли Гринвич ушла в мир иной сравнительно незаметно, исчезла из этого мира, в котором заявила о себе своевременно, с немыслимой в наши дни дерзостью и обаянием.
От звезд, как от суетных идолов, остаются громкие сценические имена. От алхимиков – мелодии и формулы волшебных звуков. Но имена их составителей, как правило, никому не известны. Мало кто знает, как они пишутся и – тем более – читаются. Никто не понимает, зачем их надо помнить и произносить вслух. Обыватель не жестокосерден, он как Отелло – доверчив, и покорно жертвует песенки своего детства в обмен на душевный покой.
Словосочетание «хэнки пэнки» слышали практически все. Танцевальный шлягер в исполнении группы Tommy James and The Shondells две недели держался на вершине хит-парада в июле 1966 года, вытеснив «Путников в ночи» Фрэнка Синатры, пока не уступил это почетное место не менее примитивной Wild Thing британских The Troggs.
Песня ждала своего часа три года. Её сочинили (так и хочется сказать «сварганили») Элли Гринвич и Джефф Берри (Джоэл Адельберг)– молодые композиторы из Нью-Йорка, оба потомки эмигрантов из Российской Империи.
Песен с названиями типа «Уби Дуби», «Тутти Фрутти» и тем более «Хэнки Пэнки», от которой буквально разит жаргоном одесских борделей времен Бабеля и Куприна, всегда немного стеснялись. Слова напоминали детский стишок с неприличным подтекстом, ритм – «молодежный» танец и coitus interruptum одновременно.
Год спустя агрессивные ретрограды Sam The Sham and The Pharaohs, любимцы советских радиохулиганов, исполнили «Хэнки Пэнки» по-своему. У «Шонделлс» было битловское многоголосие и щедро спродюсированный лоск, у «Фараонов» – цинизм «желтого ангела», которому сунули пятерку и заказали «шейк». Сэм Мошенник пел её один под разухабистый аккомпанемент кабацкого ансамбля.
Hanky Panky продолжала влачить призрачное существование и в эпоху психоделии. В семидесятом году фирма «Мелодия» опубликовала записи Яноша Кооша, судя по всему, сделанные в московской студии с ансамблем «Экспресс». Эксцентричный венгр не обошел вниманием «Хэнки Пэнки». И его версию с восторгом приняли равнодушные к изыскам прогрессивного рока круги. Она стала своего рода альтернативным гимном тех обскурантов, чей запас иностранных слов состоял из её называния – «Хэнки Пэнки».
И на танцплощадке, и у пивных автоматов вплоть до середины семидесятых годов можно было встретить персонажей, одетых по моде времен фильмов «Пусть говорят» и «Самозванец с гитарой». Так выглядит, например, чекист Вараксин (актер Корольков) в теледетективе «Человек в проходном дворе», снятом по книге будущего сотрудника радио «Свобода» Дмитрия Тарасенкова.
Для моих родных мест это была почти типичная картина – летняя ночь, запоздалый пляжник с гирляндой днепровских лилий, с прической а-ля Джордже Марьянович, в цветочной рубахе завязанной узлом и доармейских клешах, идет по улице и самозабвенно горланит (именно горланит!): «Май бэби даз зэ Хэнки Пэнки!» пугая тех, кто уже открыл для себя, скажем, «Пинк Флойд».
Отсталость как прогресс, как рецепт выживания – таков скрытый посыл песенок, изначально адресованных тинэйджерам, которым обычно нет дела до скрытого смысла.
К моменту написания «Хэнки Пэнки» тандем Гринвич-Берри не был новичком в шоу-бизнесе. Их имена звучали в одном ряду с Кэрол Кинг и Герри Гоффином, Филом Спектором, Джеки Де Шеннон и другими шлягермахерами из нью-йоркской артели «Брилл Билдинг», которую смело можно назвать «музыкальной синагогой».
Такого средоточия молодых талантливых людей, точно знающих, чего от них ждут, не было ни в каком другом месте земного шара. Пахмутову и Лядову едва ли можно считать конкурентками Элли Гринвич и Кэрол Кинг. У них были разные цели и задачи. Недаром злословили в эпоху Ильфа и Петрова, чувствуя свой конец, поэты кулацкой деревни: «У них один Уткин пятерых Альтаузенов за собой тащит».
Песни, написанные Гринвич и Берри, моментально становились среди американских подростков аналогом пионерских и комсомольских маршей. Однако у нас на них мало кто обращал внимания. Имеет смысл прояснить это недоразумение. При всей своей простоте, они не принадлежат какому-то конкретному направлению – это не чеканный рок-н-ролл Билла Хейли, не злачный ритм-энд-блюз Рэя Чарльза, не романтическая бит-эстрада Дэла Шаннона или Клиффа Ричарда.
Единственное, что их объединяет – это доступность в плане разучивания и повторения. Они представляют мощный соблазн для не самых виртуозных музыкантов типа Bаy City Rollers. К ним, как к источнику омоложения, припадали отмирающие звезды, как бы подтверждая сомнения разочарованных поклонников – ничего-то нового мы, в сущности, не придумали!
Дурацкие сочетания слогов: «Da doo ron ron» или «Do Wah Diddy» подразумевают только одно – интимную близость двух марионеток в конце песни. «Он меня проводил, а потом – даду-ран-ран, ран-даду-ран-ран». Идеальный эвфемизм для тех, кому не надо знать, что такое эвфемизм. Не только для них! Но и для тех, кто рад бы забыть и его и еще тысячу высокоумных терминов, да никак не может.
Что-то в этих песнях было и остается от первобытного прошлого без бытовых удобств, от предсказуемо – по-кладбищенски – комфортного будущего. От них исходит зловещее долголетие вездесущих джинглов и рингтонов многократного использования.
Главными и, как правило, первыми интерпретаторами сочинений Элли Гринвич были «девичьи группы» – любимое доходное детище Фила Спектора. Спектор – перфекционист и параноик, считал себя Вагнером для дошкольников, он переносил «Гибель Богов» в детскую песочницу, где «ду-ва-диди» и «даду-ран-ран» звучат, как афоризмы Экклезиаста.
Имя Элли Гринвич не принадлежит к набору имен, которыми имеет смысл щеголять. Но она сумела протолкнуть частицу своего «Хэнки Пэнки» в коллективную и личную память миллионов, как отраву в ухо спящего отца Гамлета.
У эликсира должен быть состав.
Как было со знаменитой Michelle? Маккартни задумал стилизацию под довоенных фокстрот (по типу You go to My Head), а Леннон добавил троекратное заклинание «I love You» (подслушав, как это делает более опытная Нина Симон в I put a spell on You) – и получилась вещь на сто лет. Казалось бы, кого из битловской аудитории мог очаровать фокстрот – танец их бабушек, в 65-м году? Но инъекция негритянского вожделения оживила искусно изготовленный экспонат, вдохнула в него жизнь.
«За что мне это горе дано судьбой?» – не самые оптимистические слова для советского певца, чей пессимизм имел четко обозначенные пределы. Так звучит «Осенний концерт» в исполнении Муслима Магомаева. «Осенний концерт» – песня для взрослых, её играли солидные оркестры, пел итальянский тенор Клаудио Вилла. Элли Гринвич было достаточно позаимствовать в «Осеннем концерте» одну музыкальную фразу, чья длительность два такта, чтобы из нее родилась Be My Baby – аналог «Осеннего концерта» для людей с незрелыми чувствами.
Минимум дюжина версий – одна другой лучше.
Be My Baby – песня-маска, за которой можно спрятать незнакомый юному организму страх перед апостольской формулой «не все умрем, но все изменимся». Даду-ран-ран, ран-даду-ран…
В алхимии звуков все решают секунды. Своевременно вброшенная в тигель щепотка, крупица чего-то, что само по себе ничего не значит и ничего не стоит. Магическое «чуть-чуть», дарующее песне жизнь вечную.
Изначально Can’t By Me Love была очередной попыткой сочинить что-нибудь в стиле Карла Перкинса. Джордж Мартин подсказал: нужен эффектный запев. Мы ничего не утверждаем, но очень похожий момент слышен в He’s Sure the Boy I Love, написанной тандемом Гринвич-Берри для девичьего трио The Crystalls в 1961 году.
Вершиной вагнерианских амбиций Фила Спектора стала запись дуэтом Ike&Tina Turner довольно длинной композиции River Deep Mountain High. Это был смелый шаг вперед в сторону новаторства, и монументальный коммерческий провал. Надвигалось время длинных волос и еще более длинных композиций. Коллективный тинэйджер подрос и задумался.
***
К концу 60-х брачный и творческий союз Элли Гринвич и Джеффа Берри распался. Элли Гринвич одна из первых отметила и оценила талант автора-исполнителя по имени Нил Даймонд. Сразу возникает вопрос – не пел ли этот меланхолично-мужественный трубадур пресловутую «Хэнки Пэнки»? Обязательно.
К этому времени Элли Гринвич – сама по себе превосходная вокалистка, записывает и выпускает (с опозданием на год) собственный сольный альбом «Элли Гринвич сочиняет, продюсирует и поет». По звучанию и программе это был классический «белый соул» в духе Дасти Спрингфилд, с двумя потенциально хитовыми вещами. Niki Hoaky (блатная песня в стиле «кейджун», авторы – братья-индейцы Пэт и Лолли Вегасы) и достаточно старый «бугешник» I wont You To Be My Baby, требующий большой ловкости языка. Пятнадцать лет назад он уже прославил Джорджию Гиббс, ныне забытую соплеменницу Элли Гринвич. Повторить, тем более, превзойти версии 50-х годов было нереально, и поэтому Элли воспользовалась услугами модного аранжировщика Боба Кру – в его обработке песня обрела не совсем обычное звучание филадельфийского соула, того, что через пять лет назовут Philly Sound.
Джефф Берри в дальнейшем работал с The Monkees и The Archies (это была даже не группа, а рисованные персонажи детского мультфильма), в числе его протеже оказался и симпатичный певец Энди Ким. А не пел ли Энди Ким что-нибудь из классики тандема Гринвич-Берри? Разумеется. И Be My Baby и (особенно удачно) Baby, I Love You.
Тогда же The Beach Boys со своим особым, только им присущим, мастерством воскресили, пожалуй, самую мелодичную пьесу тандема I Can Hear Music. На гастролях в Чехословакии после известных событий публика приветствовала I Can Hear Music с особым энтузиазмом (это слышно на концертной записи). Пройдет четыре года, и эту песню выберет для своей дебютной записи молодой Фредди Меркури (под гламурным псевдонимом Лэрри Люрекс).
Когда Джерри Либер и Майк Столлер возьмутся продюсировать английскую певицу Элки Бухбиндер-Брукс, они и ей «подсунут» Sunshine after The Rain, и она прекрасно споет эту прекрасную песню о любви и надежде.
Снижая градус и пафос данного очерка, можно просто сказать, что Элли Гринвич написала много хороших песен, некоторые из них просто лучшие в своем роде. А вспомнили мы об этом, потому что в воскресенье, 23 октября, был её день рождения, который здесь никто не отмечал.
На обложке её второго сольного альбома мы видим призрак в демисезонном полупальто, полупрозрачный силуэт в молочной дымке. Такою она и представляется нам в эти осенние дни.
Terra America рекомендует: