Terra America

Таксим и Тахрир-2 – явления достаточно однотипные, разве что бунтари в Египте были настроены куда более радикально, да и армия в итоге оказалась на их стороне. Суть этого явления – либеральная революция, ставшая ответом на активно шедшее в последние годы по Ближнему Востоку усиление исламских партий, сделавших ставку на парламентский приход к власти для последующего изменения – уже изнутри – политической системы.

Попытка «спроецировать» на Египет турецкий опыт оказалась неудачной, да и в самой Турции казавшиеся еще недавно абсолютно монолитными позиции Партии справедливости и развития (египетские «Братья-мусульмане» скопировали, готовясь в 2011 году к выборам, даже ее название, сделав своим политическим представительством Партию свободы и справедливости) резко пошатнулись.

По данным опроса Центра стратегических и политических исследований Metropoll, проведенного 3-12 июня, уже после окончания основных событий на Таксиме, выяснилось, что за партию премьер-министра Эрдогана в тот момент были готовы проголосовать 35,3%, тогда как на выборах 12 июня 2011 года ее поддержали 49,83% избирателей.

Турецкие консерваторы откатились по результату даже не к прошлым, а к своим первым выборам, когда в 2002 году Партия справедливости и развития набрала 34,28% голосов, т.е. к своему ядерному электорату. Одновременно число турок, считающих, что в их стране отсутствует свобода СМИ, возросло с 41,1% до 53,3%, тех, кто уверен в том, что власти вмешиваются в их жизнь – с 40,4% до 54,4%. Половина (49,9%) граждан Турции считают, что Эрдоган и его партия ведут Турцию к диктатуре.

Не удивительно, что в итоге с 31 мая по 23 июня, по данным МВД, в акциях протеста в 79 городах Турции приняло участие 2,5 миллионов человек. Это значительная цифра – лишь в 10 раз меньше числа поддержавших в 2011 году на выборах партию Эрдогана избирателей (21,4 ммиллиона), или четверть голосовавших за нее в 2002 году (10,8 миллиона), – хотя, конечно, она не идет в сравнение с 32 миллиона египтян, вышедшими 29 июля на улицы и площади страны для выражения протеста возможному реваншу исламистов.

Одновременно это крах ближневосточной политики Обамы, еще более ощутимый, чем все, что связано с штурмом американского консульства и убийством находившегося в нем посла в Бенгази 11 сентября 2012 года, ставшего логическим завершением поддержанной США революции по свержению Муаммара Каддафи. Ведь умеренные исламисты мыслились в Вашингтоне в 2009-2010 годах как know how, способное обеспечить смену элит на Ближнем Востоке и в то же время – сохранение их прозападной ориентации.

При всем своем антиизраильском радикализме тот же Эрдоган был главным сторонником вступления Турции в Евросоюз и внешнеполитическим партнером Обамы на международной арене, а «Братья-мусульмане» еще в первой половине нулевых в своей программе выступали за парламентский характер египетского государства и за проведение демократических реформ.

Часть первая. Турция. Таксим

Истоки политической ситуации в Турции лежат в реформах, проведенных в двадцатых годах ХХ века. Мустафа Кемаль-паша ликвидировал халифат (турецкий султан мыслился наследником багдадских халифов, главой правоверных мусульман) и перестроил страну на западный манер, превратив Турцию в секулярную республику французского образца, где религия была отделена от государства, а ряд монашеских орденов (суфиев) распущен. Кроме того, Кемаль-паша запретил многоженство и ношение традиционных головных уборов-фесок.

Госслужащим-мужчинам также запрещалось носить бороды и усы^[1], женщинам, включая преподавателей и студенток вузов – хиджабы и чадру. Столицу из Стамбула Кемаль-паша перенесен в построенный с нуля новый город – Анкару. Все это похоже на реформы Петра Первого в России, за которые сподвижники назвали первого императора «Отцом народа». Кемаль-паша же вполне официально принял имя Ататюрк, «отец турок».

Наследники Ататюрка – кемалисты – правили, подобно российским императорам XVIII века, опираясь на европеизированную интеллигенцию и буржуазию крупных городов, из числа которых они пополняли ряды чиновников, и на армию, представлявшую собой их главную опору не только на внешней, но и на внутренней арене. В армию, кстати, был закрыт доступ для религиозной части населения – как утверждают, поступавшие должны были показать фото своего отца, и если тот был с бородой (разрешенной в обыденной жизни), то доступ юноше к армейской карьере был закрыт.

Мера объяснимая – турецкая глубинка осталась традиционной и консервативной, и уже через полвека породила свою пугачевщину. В 50-х годах Турцию охватила волна националистических погромов, в 70-е – полномасштабная уличная гражданская война с тысячами убитых в схватках левых и правых радикалов. На фоне растущего соперничества политических партий – в 1950 году в Турции была разрешена многопартийность, в итоге, кемалистов начали оттеснять от руля власти – командование армии выступало главным арбитром, запрещая или отстраняя от власти те партии и их приходящих к власти лидеров, кого можно было счесть опасными для основ существующего режима.

За вторую половину ХХ века Турция пережила четыре военных переворота разной степени мягкости – 1960, 1971, 1980 и 1997 годов.

В качестве одной из основных угроз кемалистскому строю страны военные оправданно рассматривали исламистские политические партии, пользовавшиеся популярностью среди населения. Стоит заметить, что сама по себе идея парламентской демократии уже в корне отвергается всеми идеологами исламизма, будь то египтянин Саид Кутб (1906–1966) или пакистанец Маулана Абу аль-Аля Маудуди (1903–1979) как ересь, утверждающая, что власть может исходить от человека, тогда как она может исходить только от Бога.

Тем не менее, в Турции исламисты уже в 60–70-е годы усвоили, что прийти к власти в стране, где на страже режима стоит армия и жандармерия, возможно лишь парламентским путем и с умеренной риторикой. В 1969 году Неджметтин Эрбакан опубликовал манифест «Милли герюш» («Национальное видение»), где изложил идеи создания государства, которое базировалось бы на идеях ислама, отказ от которых ослабляет традиционно мусульманские страны. В январе 1970 года он создал Партию национального порядка, которая в мае 1971 года была запрещена, как противоречащая Конституции, но в октябре 1972 года была воссоздана как Партия национального спасения и на парламентских выборах в октябре следующего года получила 11,80% голосов, лишь в три раза меньше, чем кемалистская Народно-республиканская партия и либеральная Партия справедливости.

 Благодаря этому исламисты могли играть решающую роль при формировании правительства, и в 1974, 1975–1977 и 1977–1978 годах Эрбакан занимал пост вице-премьера. Но в 1980 году после время военного переворота он был арестован и отстранен от политической деятельности, а его партия в 1982 году запрещена. Но, как и ранее, спустя год она возродилась под именем Партии благоденствия, которая в декабре 1995 года получила на очередных выборах в парламент 21,38% голосов, больше, чем любая другая партия.

Эрбакан сформировал свое правительство на базе «консервативной коалиции» и возглавлял его ровно год – с 28 июня 1996 года по 30 июня 1997 года, когда ультиматум армии вынудил первого в новейшей истории страны исламиста-премьера уйти в отставку.

Эрбакан был по сути Ле Пеном, националистом и политическим маргиналом, несмотря на приличный процент голосов на выборах. Шокируя публику обещанием освободить от власти «неверных» Иерусалим, Кашмир и Чечню или пытаясь создать антизападный блок исламских стран, он так или иначе был обречен. Что интересно, со своим французским коллегой он был знаком, и тот даже заявлял о близости их взглядов. «Мы... обсуждали с Эрбаканом то, что нас объединяет, – его нежелание вступать в Европейский союз», – так об этом рассказывал в 2002 году лидер Национального фронта.

Выводы из опыта Эрбакана сделал его младший соратник по Партии благоденствия – Реджеп Тайип Эрдоган, в 1994 году ставший мэром Стамбула, где ранее на протяжении десяти лет он возглавлял отделение партии.

Во-первых, ему необходимо привлечь на свою сторону Запад – прежде всего, присвоив себе роль главного защитника и мотора идеи интеграции Турции в Евросоюз.

Во-вторых, не педалируя публично (кому надо – и так все поймут) исламистский характер своей партии, сделать изначально акцент на социальную тематику и этим привлечь к себе максимально широкую поддержку населения.

Учрежденная Эрдоганом в июле 2001 года Партия справедливости и развития в ноябре 2002 года побеждает на парламентских выборах, набрав 34,28% голосов против 19,40% у основанной Ататюрком Народно-республиканской партии.

«3 ноября 2002 года – это день, когда в Турции к власти пришел народ», – так спустя три года охарактеризовал эту победу Эрдоган, добавив, что «победа на выборах 3 ноября 2002 года навсегда останется одним из важнейших событий в политической истории Турции».

На следующих выборах в 2007 году его партия увеличивает свой результат до 46,66% голосов. В 2011 году – до 49,91%. С 2003 года Эрдоган – бессменный премьер-министр Турции.

Увеличить в полтора раза свой электорат и привлечь к себе многих тех, кто голосовал ранее за другие партии (в том числе за кемалистов) и не принадлежал к идеологически мотивированному электорату умеренных исламистов, Эрдогану удалось при помощи эффективной экономической политики. К последним парламентским выборам «турецкий ВВП по ППС [паритетной покупательной способности] вырос с 2001 года почти в два раза (с 494 миллиардов долларов до 960 миллиардов в 2010 году). Премьер всячески поддерживал средний класс, а также мелкий и средний бизнес. При нем в Турции построено 500 тысяч квартир для малообеспеченных слоев населения и более 15 тысяч километров современных дорог (что не только решало инфраструктурные и жилищные проблемы, но и снижало уровень безработицы). Благодаря ему Турция относительно легко пережила мировой финансовый кризис. Показатель ВВП в 2010 году превысил цифры 2008 года более чем на 40 миллиардов долларов. Ведущие финансовые издания мира The Financial Times и The Economist называли его лучшим турецким премьером за все время существования республики».

При этом Эрдогану удалось избежать смещения военными, как это произошло в 1997 году с Эрбаканом, демонстрируя свою умеренность и прозападный вектор ориентации.

Выступая 19 ноября 2002 года, посол Турции в Москве подчеркнул, что победившую на выборах партию Эрдогана нельзя считать антигосударственной, в том числе потому, что она «ставит перед собой в качестве приоритетных задач проведение реформ, направленных на дальнейшее расширение демократических прав и свобод, а также экономических реформ, в результате которых Турция должна стать страной, достойной вхождения в Евросоюз». О желании привести поскорее Турцию в Евросоюз не уставал говорить и сам Эрдоган.

«Вступление в Евросоюз является первым приоритетом Турции. Надеюсь, что моя страна приблизится к этой цели в 2009 году», – заявил он, выступая 19 января 2009 года в Брюсселе, указывая, что его страна уже провела все необходимые для этого реформы и лишь Запад тормозит ее присоединение к ЕС.

За стремление в Евросоюз, и в целом активное включение страны в процесс мировой глобализации, турецкому политику можно было простить многое – даже то, что в 1997 году Эрдоган попал в тюрьму за разжигание межнациональной розни, заявив на митинге:

«Мечети – наши казармы. Их минареты – наши штыки. Их купола – наши шлемы. Верующие – наши солдаты».

И в целом простить ему отнюдь не оставленные им в прошлом исламистские взгляды. Ведь, перефразируя известное выражение, «ничего личного – только политика».

И именно умеренный исламист Эрдоган, с одной стороны, ведущий Турцию на Запад и обеспечивший ей невиданный экономический рост, с другой – демократически избранный и популярный в народе политик – оказался в 2009 году лучшим выбором для Штатов для «наведения мостов» с исламским миром, начатым сразу же после прихода к власти Барака Обамы. После правления Буша-младшего, когда американцы вторглись в Афганистан и Ирак, вызвав у мусульман к жизни воспоминания о крестовых походах и толкнув многих из них в ряды боевиков или хотя бы симпатизанов «Аль-Каиды», нужна была срочная «перезагрузка».

7 апреля 2009 года Обама прибывает в Анкару и именно здесь заявляет, выступая перед турецким парламентом:

«Соединенные Штаты не ведут войны и никогда не станут воевать с исламом.... Мы выражаем свое глубокое уважение к исламской религии, которая дала столь много миру, в том числе и моей стране».

В свою очередь, как отметили журналисты, Эрдоган вел с Обамой диалог от лица всего исламского мира.

В 2011 году с началом арабских революций «турецкая модель» активно предлагалась – опять же, при явном согласии Запада – в качестве образца для подражания свергнувшим авторитарные режимам ближневосточным странам. Об этом 3 марта 2011 года говорил на встрече с новым руководством Египта в Каире президент Турции Абдулла Гюль, призывая и эту страну, и ее соседей к копированию турецкого опыта. Стоит заметить, что так и произошло в Тунисе, и затем в Египте – и там, и там к власти на парламентских выборах пришли умеренные, ранее запрещаемые режимом исламистские движения («Ан-Нахда» в Тунисе, «Братья-мусульмане» в Египте). В какой-то степени Турция претендовала и на прямую опеку этих стран в рамках концепции «неоосманизма».

В чем же оказалось слабое место Эрдогана? Локализация поддержки. С первых лет за Партию справедливости и развития устойчиво голосовала провинциальная Анатолия, но не ее провинции в Европе и на берегу Эгейского моря (последние были заселены турками в значительной степени уже при Ататюрке после изгнания оттуда греков, соответственно, местное население изначально было прокемалистским, что усилилось активным туризмом из западных стран).

Еще одной опорой Партии справедливости и развития были недавно переселившиеся в крупные города провинциалы, не оставившие прежних привычек, чаще всего занятые мелкой торговлей и тому подобной обычной для Азии деятельностью. В дореволюционной России точная аналогия им как по роду занятий, так и по активно консервативным взглядам, – «охотнорядцы». Для них Эрдоган, выросший в стамбульском квартале Касымпаша (этакий аналог московского Бирюлево), грубоватый и не склонный к компромиссу, был своим. И он видел в них своих. Но проблема в том, что только в них.

Ограничивая продажу алкоголя и публичные поцелуи (все это запрещено шариатом), добиваясь легализации в государственных учреждениях хиджабов и халмы, настойчиво требуя от населения рожать не меньше трех детей на семью, пропагандируя наличие нескольких жен, в общем, совершая понятные и близкие для консервативного электората шаги, Эрдоган и его партия вряд ли учитывали, что каждое такое действие настраивает против него европеизированных светских жителей крупных городов.

Скорее, делал это он вполне продуманно и даже демонстративно – реванш увлекает.

«Почему предыдущий закон, принятый группой пьяниц, должен почитаться, а новый – нет?» – заявил  Эрдоган во время дебатов в парламенте по поводу ограничения продажи алкоголя, явно имея в виду Ататюрка (умершего от цирроза печени) и его премьер-министра Мехмета Иненю.

Еще более вызывающим оказался проект сноса Культурного центра имени Ататюрка на площади Таксим, на месте которого, по курсировавшей в турецком обществе информации, должны были построить новую большую мечеть – как символ победы «новых веяний».

Если кемалистами «зажимался» бизнес из глубинки – то при Эрдогане он получил все мыслимые преференции. Так, тот же Культурный центр имени Ататюрка в Стамбуле при парке Гези реконструировать поручили каким-то малоизвестным компаниям из Анатолии. К этому можно добавить, что лучшие возможности в бизнесе при Эрдогане имели близкие к нему люди: «Строительство торгово-развлекательного центра «Топчу Кышлысы» на месте парка Гези должна была вести компания зятя Эрдогана, Берата Альбайрака – Calik Holdings AS. К слову сказать, подразделение этого холдинга – Calik Energy – ключевая компания турецкого нефтегазового сектора».

Эрдоган восстановил против себя и другую влиятельную силу в турецкой политике – националистов. Эти также придерживаются кемалистских вглядов, ведь Ататюрк навязал Турции тогдашнюю западную концепцию «единой нации» – нет никаких черкесов, курдов или алавитов, есть только турки. Аналогичным образом во Франции вплоть до 1950 года существовал суровый запрет на изучение и употребления бретонского, нормандского или корсиканского языков, не говоря уже о признании прав этих народов на существование.

В апреле этого года появилась информация, что Эрдоган, стремясь заручиться поддержкой курдов для изменения Конституции (дабы преобразовать Турцию в президентскую республику и самому занять пост президента), обещал признать существование их народа и дать ему автономию, и вообще отказаться от идеи «единой турецкой нации». Добавим к этому преследование турецких националистов по «делу Эргенекона» – и не будем удивляться, что на митинге 3 мая близ Стамбула, организованном Партией национального действия, которая получила в 2011 году на парламентских выборах 12,99% голосов, из уст ораторов звучали призывы к тому, чтобы, «несмотря на создаваемую режимом атмосферу страха… турецкая нация разорвала оковы и вновь возродилась из пепла».

Наконец, буквально незадолго до протестов в парке Гези турецкие власти настроили против себя многочисленных в Стамбуле анархистов, троцкистов и маоистов, имеющих поддержку в лице близкой им по идеологии Конфедерации революционных профсоюзов Турции, запретив первомайскую демонстрацию на площади Таксим.

Место это для левых в Турции культовое – здесь, как когда-то в Чикаго в 1886 году, на 1 мая 1976 года имела место расправа над рабочей демонстрацией, погибли несколько десятков человек. 1 мая 2013 года, несмотря на запрет, колонны левых и профсоюзов двинулись к Таксиму. На идущих к нему улицах шла настоящая война с применением камней с одной стороны, газа и резиновых пуль – с другой. Начало протестов в парке Гези и на расположенном рядом Таксиме позволило левакам вернуться на площадь и там обосноваться. Туда же подтянулись фанаты футбольного клуба «Бешикташ», чей фан-клуб «Чарши» придерживается анархистских взглядов и активно участвует в разных общественно-политических акциях.

Эрдогану удалось в течение мая настроить против себя самые разные слои турецкого общества – и светских либералов, и националистов, и леваков – и как только появился удобный повод и место для протеста, он грянул с неожиданной силой, так как потенциал для этого копился на протяжении уже десяти лет после прихода исламистов к власти.

Конечно, судьба Мурси Эрдогану не грозит – несмотря на падение рейтингов, Партия справедливости и развития все еще остается популярнейшей политической силой страны. В пользу этой партии играет идеологическая и организационная раздробленность ее политических оппонентов, интересы которых, к тому же, не всегда представляют вроде бы близкие им по идеологии системные партии.

Армия оказалась предусмотрительно обезглавлена в 2007 году, когда по «делу Эргенекона» за решетку были отправлены многие ее видные руководители, включая бывшего главу Генерального штаба Илькера Башбуга. Полиция и чиновничий аппарат за последнее десятилетие были укомплектованы представителями консервативных провинциальных кругов. Тем не менее, победный политический марш умеренных исламистов в Турции, к концу нулевых претендовавших уже на абсолютное лидерство в обществе, прервался, и представители этого движения оказались отброшены на свои исходные позиции.