Рабинович был дома, но венки выносили, причем регулярно.
Иногда он делал это самостоятельно, выстригая на макушке железный крест, или записывая альбомы типа Metal Machine Music, сокращенно ― МММ.
Боевая награда Третьего Рейха на черепе еврея, гомосексуала и наркопотребителя – это, пожалуй, слишком. Это, как говорится, подержите мой арбуз! О том, что он Рабинович, многие узнали в день его смерти, хотя можно было догадаться, большинство гениев прошлого столетия (а покойный был гениален!) в той или иной степени «рабиновичи».
Когда-то он проходил как Луис Фирбанк, и это лишний раз напоминает мне, слушателю и соглядатаю «живых картин» Лу Рида с сорокалетним стажем, сколько времени прошло за этим неутомительным и скучным занятием – ознакомлением с короткими «нуарами» без лишних слов и спецэффектов.
Чтобы не забыть – о гениальности. «Слава богу, тебя не слышит Брайловский», – в испуге вымолвил бас-гитарист, когда я зачитал ему фразу про «гениальную» способность Лу Рида огибать ноты.
Клавишник Брайловский руководил нашим ансамблем – джаз, абсолютный слух и все такое. Лу Рид определенно был недоступен пониманию лабухов-профессионалов – и чего они с ним там возятся?
Участие первоклассных музыкантов в малоинтересных с точки зрения «настоящей музыки» проектах действительно объяснить трудно. А у нас привыкли ждать объяснений по всем стрёмным вопросам – от южнокорейского боинга до «Эммануэль» (картину представляет киновед).
«Лу Рид? Три аккорда – дешево и сердито»! – откровенничали питерские жулики, которым было не под силу копировать Yes или Steely Dan.
Но даже у самого предсказуемого нонконформиста отыщется компромиссный вариант, какая-нибудь «шняга» для караоке, способная растопить лед обывательского недопонимания.
Например, Perfect Day. Это в раннем альбоме у Элтона Джона она была бы сбоку припека, а нам в самый раз, особенно торжественное фортепиано – почти как у «Машины времени» в композиции «Пока горит свеча».
Лу Рид мало сочинял для других, а другие его мало пели.
Он отметился в двух коммерчески провальных, но безупречных в художественном плане работах с Нильсом Лофгреном и Kiss, а тускловатую Walk On The Wild Side зачем-то перепел по-чешски уже немолодой Павел Бобек…
Разговор о творчестве Лу Рида, попытка проанализировать его привлекательные и отталкивающие стороны закономерно сводится к перечислению собственных причуд и суеверий, как подлинных, так и мнимых, то есть – к самооговору.
Кое-кто по-прежнему считает этот способ саморекламы неотразимым, как длинные волосы в середине шестидесятых.
А запретные темы давно перестали быть запретными и превратились в часть обывательского трепа. Когда-то наркоманов называли «морфинистами», затем на смену этому термину пришли «наркоши» и «торчки». Придурок стал называться «социопатом», а уродец «фриком». Чем изощренней и красочней сленг, тем труднее сделать тот или иной порок произведением искусства в строгом смысле этого слова.
Переименовав «голубого» в «гея» мы получаем нечто абстрактное, перед нами очередной человек без родины, то есть – соловей без песни.
Увековеченные Лу Ридом положения и лица напоминают образы и пейзажи стихотворений Эдгара По, которые завораживают, не радуя и не вызывая восхищения.
А зачем вы все это рассказываете мне? – мысленно произносит каждый из нас, понимая, что рядом никого нет.
Компетентных современников Лу Рида по эту сторону Железного Занавеса в мире «голубых» и «морфинистов» быть не могло. Советскому эстету всегда был ближе Фрэнк Заппа.
Подчас от песен Рида коробит. Причем смущает и озадачивает не тематика, а явно умышленные приемы. Для чего это ему? Для чего отталкивать и без того неустойчивую аудиторию?
Тексты? Но в них нет ничего специфически интересного. У Кима Фаули или у Высоцкого ― экспрессивней и сочней.
А тут ассортимент банальностей и штампов: салли, билли, джейн, джим – сколько можно!
Соло? – Нет там никаких «соло». Это вообще какая-то антимузыка, о которой надо бы что-то сказать, а сказать, если честно, нечего.
Даже густые аплодисменты в «живых» записях Лу Рида звучат подозрительно. Сугубо американский артист, сугубо нью-йоркский, не калифорнийский и не детройтский, а именно нью-йоркский. Но что мы знаем об этом из первых рук?
Городская фауна современников Лу Рида давно и поголовно вымерла, и «вписать» себя в нее залетному клоуну – mission impossible. А давно описанные перверсии и продегустированные наркотики вместо желания узнать побольше стимулируют только страх переплатить лишнее.
Собственно, музыкальные особенности Лу Рида будут долго, если не всегда, оставаться вне досягаемости наших всеядных и прожорливых культурологов. Возможно, это и к лучшему.
Когда провинциализм, местечковость и слабоумие служат залогом успеха, люди старой школы, будь то адепты традиции или авангардисты, начинают говорить загадками, предпочитая профанации бойкот и саботаж.
Первое, что вспомнилось мне, когда я узнал, что Лу Рида больше нет, это слова биографии, написанной в начале девяностых кем-то из здешних специалистов: «Хиппи Velvet Underground не восприняли – плохие виброфоны, чувак», – так переводчик понял выражение bad vibes.
Этим сказано все. Раз плохие, значит, плохие. Впрочем, за двадцать лет с «виброфонами» они наверное кое-как разобрались.
Но супы Энди Уорхола еще долго будут мешать прямому восприятию Лу Рида «без консервантов», как мешает абстрактная мазня наслаждению богатейшим наследием традиционной американской живописи.
«Даже у параноиков бывают реальные враги», – любил повторять учитель Лу Рида Дэлмор Шварц.
Старея, люди вспоминают родственников-долгожителей. Тетка Лу Рида прожила сто лет.
Представить себе человека, который бы искренне «расстроился из-за Лу Рида» почти нереально.
По крайней мере, надолго.
Разве что на пять минут.
Пять минут расстройства, это, конечно, мало.
Хотя кто в наше время может рассчитывать на десять?
К этой статье Terra America рекомендует: