В годы Первой мировой войны Соединенные Штаты – крупнейшая нейтральная страна мира – стали ареной ожесточенной пропагандистской войны противоборствующих коалиций. На американском театре пиар-военных действий оттачивались методы и технологии «мягкой силы» на много десятилетий вперед. Однако на помощь ей нередко приходила и сила «жесткая».
Потопление немецкой субмариной британского пассажирского лайнера «Лузитания» 8 мая 1915 года и гибель 128 находившихся на его борту американцев едва не поставили Вашингтон и Берлин на грань войны.
14 мая, после беседы с военным министром Линдли Гаррисоном, президент Вудро Вильсон приказал Уильяму Флинну – главе секретной службы, подчинявшейся министерству финансов, – взять под наблюдение всех немецких и австрийских дипломатов, их сотрудников и «сочувствующих», прослушивать и записывать их телефонные разговоры.
В субботу 24 июля 1915 года, в час дня редактор и издатель прогерманского еженедельника Fatherland 30-летний Джордж Сильвестр Вирек вышел из редакции, располагавшейся в Таунсенд-билдинге на Бродвее, и направился в представительство немецкой пароходной компании «Гамбург-Америка». За ним следовал секретный агент Уильям Хьютон. Заметил «объект» слежку или нет, осталось неизвестным.
Хьютон предусмотрительно вызвал к офису компании своего напарника Фрэнка Бёрка. В три часа Вирек вышел из здания в сопровождении высокого мужчины со шрамами на лице от дуэлей на саблях – по мнению сыщиков, верный признак «тевтона». «Топтуны» не знали его в лицо, но обратили внимание на то, что хорошо известный им Вирек относился к спутнику с явным почтением. Это был 40-летний коммерческий советник германского посольства доктор Генрих Альберт, которого в Америке именовали minister.
Хьютон и Бёрк правильно сделали, что обратили на него внимание, хотя и не знали, что именно через Альберта шло финансирование «мягкой силы» – официальной германской и неофициальной прогерманской пропаганды в США.
На Ректор-стрит Вирек и Альберт спустились в подземку и сели в вагон на станции Sixth Avenue L. Агенты заняли места по соседству. Они не понимали шедший по-немецки разговор, но обратили внимание на толстый портфель, который «человек со шрамами» поставил рядом с собой. На Двадцать третьей улице Вирек вышел, сопровождаемый Хьютоном, а Альберт задремал под неусыпным надзором Бёрка. Когда поезд остановился на Пятидесятой улице, тайный советник очнулся, понял, что чуть не проехал нужную станцию пересадки, и выскочил из вагона, оставив портфель на сиденье.
Не теряя ни секунды, агент схватил драгоценный груз. Соседка попыталась крикнуть Альберту, что тот забыл портфель, но сыщик поспешно сказал: «Это моё». Немец рванулся к поезду, из другого конца которого вышел Бёрк, спрятав «находку» под плащом (непременный атрибут секретного агента даже в жаркий летний день). Метавшийся по платформе Альберт сообразил, что похититель не уехал – он не увидел его в отправлявшемся составе – и бросился вверх по лестнице к выходу. Теперь уже он преследовал «топтуна», заметив того в толпе.
Наверху Бёрк вскочил в уходящий трамвай, сказав кондуктору, что за ним гонится сумасшедший. Тайный советник остался на Шестой авеню, в отчаянии провожая глазами удаляющийся вагон.
Так позднее рассказали эту историю оба агента. «Герр доктор Альберт очень бережно относился к деньгам кайзера, – иронизировал журналист Эрнст Виттенберг. – Однажды он сэкономил доллар с четвертью на такси и лишился информации на миллион». Что же находилось в портфеле, который Вирек назвал «ящиком Пандоры»? Деловые бумаги, письма, счета, характеризовавшие деятельность тайного советника и его сотрудников. Ничего свидетельствовавшего о нарушении американских законов там не нашлось, но попытка повлиять на общественное мнение нейтральной страны с помощью финансовых «вливаний» была налицо.
Втайне надеясь, что портфель похищен обычным воришкой, Альберт дал объявление, посулив «нашедшему» 20 долларов, – соблазнительная сумма для «мелкой сошки». Потом немцы утешали себя, что это сделали агенты Антанты или, в наихудшем варианте, нанятые ими американцы. Они не знали, насколько они заблуждаются.
Проехав пять кварталов, агент сошел с трамвая и позвонил начальнику, который примчался за ним на автомобиле. Оба не знали немецкого языка, но сообразили, что в их руки попали важные документы. Флинн телеграфировал своему шефу Уильяму Макаду, который проводил уик-энд за городом, и поехал к нему с бумагами. Министр финансов отвез их президенту, которому приходился зятем. Вильсон предложил посоветоваться с госсекретарем Робертом Лансингом и «полковником» Эдвардом Хаузом прежде чем что-либо предпринимать. Переговорив с ними, Макаду убедился, что оснований для преследования по закону в бумагах нет, но решил, что их публикация нанесет удар по немецкой пропаганде (позднее он утверждал, что видел в них орудие против любой иностранной пропаганды).
Он передал документы Фрэнку Коббу – редактору нью-йоркской газеты World и ярому германофобу – с условием, что тот никому не откроет их источник. Конкурирующую организацию – Бюро расследований министерства юстиции (предшественник ФБР) – в известность о «находке» не поставили.
Вирек и Альберт попытались остановить публикацию через адвокатов, включая влиятельного Сэмюэля Унтермейера, но тщетно. Бомба взорвалась 15 августа – всего через несколько дней после того как Fatherland отметил свою первую годовщину выпуском юбилейного номера, в котором заявил, что «намерен принять активное участие в президентской кампании» 1916 года и выступит против любого «кандидата, получающего приказы из Лондона».
На первой полосе воскресного выпуска World красовалась «шапка»: «Бумаги секретного агента рассказывают, как Германия действовала в Соединенных Штатах, чтобы влиять на общественное мнение, мешать «союзникам» и закупать для себя оружие». Ниже был помещен портрет Вирека, подперевшего голову руками, что должно было создать впечатление крайнего огорчения. Рядом факсимиле писем, которыми он недавно обменялся с Альбертом: запросил 1750 долларов на увеличение объема Fatherland, но получил только 250. «Лично я не вижу причин, – писал он 29 июня 1915 года, – по которым этот платеж не мог бы делаться каждый месяц так же, как все остальные. Если есть возражения, предлагаю переводить деньги моему личному другу и адвокату Эли Симпсону, положение которого в качестве юрисконсульта освобождает его от любого расследования. <…> Отправляю это письмо с посыльным, поскольку в силу очевидных причин не хочу доверять его почте». В ответе, датированном 1 июля, Альберт назвал условием финансирования получение «нового отчета о состоянии издания» и «контроля над использованием средств».
Тайный советник, которого пресса издевательски окрестила «министром без портфеля», опубликовал пространное разъяснение, но, как заметил его «подельник», «пропагандист, вынужденный объясняться или защищаться, уже проиграл». Вирек попытался обратить случившееся в свою пользу и 17 августа заявил для прессы: «Я внимательно прочитал «разоблачения» World и напряг память, но не обнаружил ничего, что было бы несовместимо с порядочностью журналиста и долгом американского гражданина. Деловая сторона и редакционная политика Fatherland целиком остаются в моих руках; не существует никакого соглашения с кем-либо, которое хоть на йоту ограничивало бы мою независимость. <…> В украденном письме от 1 июля 1915 года Альберт дает понять, что ни он, ни кто-либо другой, хоть отдаленно связанный с германским правительством, не влиял и не намеревался влиять на Fatherland.
Ставя условия финансовой помощи, он писал: “Мы должны придти к согласию относительно политики, которую вы будете проводить, о чем мы не просили до сих пор”. Я категорически отверг предложенные условия».
Альберт подтвердил для прессы, что «ни один агент или представитель германского правительства не располагает и никогда не располагал, прямо или косвенно, влиянием или контролем над организацией, распространением, выпуском, управлением, политикой или делами» вирековского журнала, пояснив: «Мы не одобряли его нападки на администрацию, особенно на президента, и не собирались оказывать сколько-нибудь существенную поддержку изданию, несмотря на утверждения об обратном из-за его прогерманской позиции, пока не получим достаточный контроль над редакционной политикой для предотвращения подобных выпадов». «Альберт, Дёрнбург и другие руководители германской пропаганды настойчиво протестовали против нападок на администрацию, – вспомнинал Вирек через 15 лет. – Но маги пропаганды уже не могли обуздать вызванных ими духов».
Хозяину портфеля можно было предъявить претензии морального, но не юридического характера. Вирек встал на его защиту: «Когда все телеграфные кабели мира находятся под контролем «союзников», когда американскую прессу изо дня в день кормят лживыми и искаженными новостями о ходе войны, сфабрикованными историями о немецких зверствах и мирных предложениях, и всё это с целью подорвать престиж Германии и доверие к ней, лишить ее симпатий, – она не только имеет право, но и должна искать средства обезвредить такое влияние, чтобы американский народ – который всегда справедлив, если знает факты, – мог вынести свое суждение о противоборствующих сторонах».
Зато Бёрк совершил наказуемое по американским законам преступление: государственный служащий при исполнении обязанностей украл личную собственность аккредитованного иностранного дипломата; если бы портфель принадлежал американскому гражданину Виреку, содеянное можно было бы считать обычной «уголовщиной». Бёрк сделал это без приказа начальства, которое велело ему только наблюдать; Флинн, Макаду, Лансинг и даже Вильсон стали соучастниками.
19 августа генеральный прокурор Томас Грегори уведомил президента, что бумаги не дают оснований для начала расследования. Однако, как отметил историк Артур Линк, инцидент и последовавшие за ним разоблачения «сильно поколебали уверенность американских официальных лиц в добрых намерениях немцев в то самое время, когда для поддержания мира особенно требовалось взаимное доверие».
Так «жесткая сила» решительно вмешалась в схватку «мягких».