От редакции: Портал Terra America завершает серию публикаций, посвященных иностранным (прежде всего, западным) журналистам в России. Мы ставили перед собой задачу изучить этих людей, понять, с какими кругами в России они связаны, оценить, насколько они способны следовать не стереотипам, а фактам, и насколько качественно в итоге выполняют свою работу.
Мы руководствовались не только интересом к работе наших зарубежных коллег. Мы обратили внимание на то, что очень часто не американские и европейские интеллектуалы, не сотрудники мозговых центров и ведущих университетов, не политики и члены их штабов, а именно западные журналисты выступают в качестве экспертов в наших СМИ. Складывается парадоксальная ситуация: люди, призванные объективно освещать события и явления современного, динамично меняющегося глобального мира, у нас в стране говорят друг с другом, транслируя друг другу не знание и не информацию, а медийно подкрашенные стереотипы, зачастую являющиеся прямым политическим заказом редакций и людей, стоящих за этими редакциями.
Первоначальные выводы расследования, проведенного Натальей Демченко, в целом подтвердил немецкий журналист Штефан Шолль: стереотипы клинтоновской эпохи и особенности менталитета тех людей, которые были способны заниматься журналистикой в России в 80-90-х годах прошлого века, сделали медийный канал коммуникации между Россией и Западом практически непригодным. А сегодня ситуация еще усугубляется тем, что сама журналистика, под натиском интернета и вследствие экономического кризиса, находится в глубоком упадке.
Но действительно ли так все безнадежно на медиа-фронте? Все ли журналисты «пали жертвой» трансляции стереотипов (вне зависимости от того, чьи и какие стереотипы транслируются)? Как реагирует на «экспертное мнение» западных журналистов отечественная аудитория? Может ли наш журналист пройти между Сциллой и Харибдой – избежать и полного принятия чужой точки зрения, и конфронтации, наладив конструктивный диалог со своим западным коллегой?
Об этом мы сегодня беседуем с известной российской журналисткой, ведущей программы «Иностранцы» на радиостанции «Русская служба новостей» Натальей Минаевой.
* * *
– Здравствуйте, Наталья! Как мы знаем – и Ваши эфиры отчасти это подтверждают – в России сейчас есть запрос на формат передач, где главными героями становятся иностранные журналисты. Как Вы думаете, откуда такой интерес к ним самим и их мнению о нас?
– Рискну предположить, что это вполне может быть связано с тем, что сейчас образуются новые дискуссионные площадки. Общество довольно долго было сонным, а теперь есть возможность реализовать желание открыто рассуждать о чем угодно, спорить и отстаивать свою точку зрения.
– Спорить хочет Ваш слушатель?
– Да. Сейчас я говорю исключительно о нашей аудитории.
– А как Вы бы в целом оценили уровень работы европейских и американских журналистов в России? Удается ли от них добиться ясной, аргументированной позиции? Если судить по Вашим эфирам, иностранные журналисты склонны к некоторым довольно сомнительным обобщениям…
– Сложно сказать, как часто это бывает. Бывает и так, и эдак. Не скажу, что есть какая-то ясная тенденция. Раз на раз не приходится. С чем действительно постоянно сталкиваешься, так это с воспроизводством стереотипов. Они категорически убеждены в том, что у нас ничего не изменилось с советских времен: ни самосознание, ни общество – ничего совершенно.
Вот вам пример. В очередную годовщину Пражской весны на Красную площадь люди вышли на митинг. Нельзя сказать, что этот митинг разогнали. Но подошла полиция, попросила всех разойтись. И у меня завязалась дискуссия с одним из наших с Вами коллег, иностранных журналистов. Его пришлось долго убеждать, что в России нынче действует закон о митингах, и что эта ситуация – совсем не то же самое, что разгон митинга тогда, в 1968-ом, что в России сейчас нет закона, который бы вменял какую-то ответственность, в том числе и уголовную, за выход на митинг в годовщину ввода танков в Чехословакию в 1968-ом. А они совершенно серьезно считают, что в основе этих двух событий лежат одни и те же принципы. И такая тенденция наблюдается практически у всех.
– Получается, что все упирается в плохую информированность иностранных коллег о том, как обстоят дела в России сегодня?
– У меня иногда возникает такое подозрение – при всем уважение к коллегам, – что это не столько плохая информированность, сколько нежелание получать больше информации. Эксплуатируется собственная фантазия, ищется подтверждение сложившемуся стереотипу. Пускай не все так действуют, но многие.
Если надо показать, как живется в России, то поедут в какую-то глухую глубинку, будут искать человека, который хуже всех одет, хуже всех живет, и именно у него возьмут интервью, чтобы с полным правом потом сказать: «Ну вот! Мы же говорили!». Вряд ли кто-то поедет, скажем, на Проспект Мира и возьмет интервью у какого-нибудь среднестатистического москвича.
– Замкнутый круг получается… Скажите, а насколько вообще доступны для такого вот диалога другие респонденты, кроме журналистов? Кто может отрешиться от подобных стереотипов, выйти за их пределы? Есть ли вообще такая прослойка?
– Эта прослойка, конечно, есть, но, к сожалению, небольшая. Наверное, это свойство каждого человека, у каждого свои стереотипы. Это по-человечески понятно.
– Но западные бизнесмены от журналистов в этом смысле отличаются? Или нет разницы?
– Мне кажется, что отличаются. Для меня это очевидно. Просто стереотипы другие. В этом смысле я бы вообще сказала, что, ведя разговор с иностранцем, я могу опираться исключительно на мою аудиторию.
Если брать по возрастным категориям, то, начиная с 23-24 лет и заканчивая, скажем, 48 годами, – вот они, можно сказать, уже как-то «выползли» из-под этого.
– То есть, чем старше, тем более стереотипное восприятие?
– Да, да. Я бы так сказала.
– А есть ли разница в подходах американцев и европейцев при освещении событий из России?
– Среди тех, кто к нам приходил на эфир, были разные американцы, и были разные европейцы. Я бы сказала, что европейцы к себе относятся критичнее, чем американцы. Точнее, не столько к самим себе, сколько к политике своего руководства. В американцах, знаете ли, – опять же, никого не хочу обидеть! – больше самодовольства. Кстати, самодовольства в хорошем смысле этого слова. Что плохого в том, что ты доволен собой и своей жизнью? В общем, наверное, ничего…
– Бытует мнение, что журналисты иностранных изданий снисходительны и поучающи… Вот это чувство «старшего брата» – характерно оно лишь для бывших российских граждан или это общая беда?
– Ну, я честно могу сказать, что с подобным характером разговора, когда человек выступал бы в роли «старшего брата», я ни разу не сталкивалась.
У меня состоялся как-то разговор с одним из иностранных коллег, мы обсуждали закон о запрете пропаганды гомосексуализма. В итоге мы заговорили о том, где и у кого вообще больше идиотских законов, и я ему сбросила по почте список книг, которые запрещены в Соединенных Штатах по тем или иным соображениям. Мы с ним долго смеялись потом. Он мне сказал: «Ну, значит, дураков полно и у нас тоже»[1].
– Получается, что как построишь беседу, так она и будет развиваться. Ведь если ведущий вовремя не направит дискуссию в нужное русло, то разговор получится печальный…
– Если со всем соглашаться, не иметь своей точки зрения (или быть готовым эту точку зрения поменять), то, наверное, да. Но сказать, что американцам свойственно рассуждать «с позиции старшего брата» или позиционировать себя как «отцов русской демократии», я не могу.
Беседовала Наталья Демченко
[1] Здесь есть смысл сделать одно важное уточнение. На федеральном уровне запрещенных книг (во всяком случае тех, что доступны взрослым гражданам) в США нет ― Первая поправка надежно защищает писателей, издателей и читателей от цензуры. Однако с учетом реального федерализма и прецедентного характера англо-саксонского права, в отдельных штатах действительно есть запреты на определенные книги. В большинстве своем они были введены еще в позапрошлом веке, часть ― во время Первой и Второй Мировых войн, во времена маккартизма. Этими запретами, как правило, сегодня не пользуются, но решения судов формально до сих пор сохраняют силу. И если взглянуть на перечень американской «запрещенной литературы», то действительно можно долго смеяться